45 лет назад, 18 июня 1970 г., парижская газета «Русская мысль» опубликовала некролог о человеке, который умер 11 июня. «Он вызывал неумеренное (правда, недолгое) восхищение одних и столь же безмерную ненависть других. Ни того, ни другого, по совести говоря, он не заслужил». Звали человека Александр Керенский.

Всё, что мы о нём помним, — ночной побег в женском платье за пару часов до штурма Зимнего дворца. Подробности расходятся — фигурирует то одежда сестры милосердия, то платье горничной. Но презрительная насмешка гарантирована в любом случае.

Разумеется, никакого женского платья не было и в помине. Однако Керенский действительно бежал переодевшись. Правда, не из Зимнего дворца, а с Гатчины, где вместе с генералом Красновым безуспешно пробовал создать базу для нападения на питерских большевиков. Маскарад, правда, был ещё более нелепый — матросская роба, лаковые штиблеты и шофёрские очки-консервы.

Мечты о сцене

В принципе маскировка хоть и дурацкая, но не постыдная. Другое дело, что «вождь русской демократии» любил переодеваться и в менее критические моменты. Вот рассказ его современника, адвоката и писателя Николая Карабчевского: «Как-то на Масленицу он явился в квартиру одного думца в облачении древнего римлянина времён республики. Все нашли, что в шлеме, из-под которого торчали его растопыренные уши, с картонным мечом и на тонких своих ногах он удачно выразил храбрость русского революционера».

Возможно, «римский маскарад» — тоже байка. Но надо признать, что Керенский сам мог спровоцировать её появление. Слишком велико было его пристрастие к дешёвым эффектам. За две недели до Февральской революции в своей думской речи он пафосно заявил: «Исторической задачей русского народа является уничтожение режима немедленно, во что бы то ни стало». И прозрачно намекнул на цареубийство: «Я имею в виду то, что совершил Брут во времена Древнего Рима».

«А ведь я мечтал стать актёром императорских театров. И, поверьте, был бы великолепным трагиком…» — признавался Александр Фёдорович в одном из поздних интервью. Отчего бы и не поверить? Тем более что есть свидетельство профессиональных актёров и режиссёров. Кому другому Константин Станиславский и впрямь мог бы сказать: «Не верю!» А Керенскому он вместе с Немировичем-Данченко отправил следующее письмо: «Когда крик Вашей наболевшей, скорбной души призывает взбушевавшиеся страсти к прекрасной свободе, перед нами воплощается идеал свободного гражданина, какого душа человечества лелеет на протяжении веков. И мы переживаем то великое счастье, в котором сливаются воедино гражданин и художник». К этим бессвязным фанфарам присоединился и лидер партии эсеров Виктор Чернов: «Он считал себя человеком, которого добровольно поднимут на щит и скажут: веди нас! Указывай нам путь!» Всё вместе — почти точная цитата из поэта Игоря Северянина, которого тогда считали эталоном восторженно-романтической пошлости: «Тогда, ваш нежный, ваш единственный, я поведу вас на Берлин!»

Упущенный шанс?

Упоминание Берлина вполне уместно. Российская армия, которая вела довольно-таки неудачную войну, была морально разложена. Керенский это понимал, и перед наступлением, запланированным на июнь 1917 г., активно ездил по фронтам, устраивая митинги. Общий стиль выступлений отлично показан лидером партии кадетов Владимиром Набоковым, отцом знаменитого писателя: «Солдаты пьянели от его речей. То, что он говорил, было сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия. Чувствовалось напряжённое, доведённое до последней степени желание понравиться».

Похмелье наступило, когда летнее наступление захлебнулось в крови, а рейтинг Керенского рухнул. Наверное, что-то можно было поделать и с этим. Но «главноуговаривающий», как тогда прозвали Александра Фёдоровича, совершил роковую ошибку. В массы вновь был брошен лозунг «Война до победного конца». Но с уточнением: «За демократический мир без аннексий и контрибуций». Это можно назвать прямым политическим самоубийством. Потому что большевики были за тот же самый мир. Только говорили, что ради него нужно не проливать кровь, а побросать оружие и наплевать на войну с высокой колокольни.

О Керенском часто говорят как о человеке, который упустил массу возможностей. Но это скорее лесть. Он их не упустил. Он даже и не думал ими воспользоваться. И впоследствии сокрушался не об упущенных шансах, а о том, что возможностей было недостаточно: «Если бы тогда существовало телевидение, я не проиграл бы никому!»

Аргумент более чем спорный. О чём и напомнил в эмиграции поэт Георгий Иванов. Керенский упрекнул его: «С такими взглядами, как ваши, невозможно было бы управлять Россией!» На что моментально получил ответ: «Потому я и не вмешивался. Вы блестяще справились сами». После той словесной перепалки Иванов, отличавшийся крайней язвительностью, сочинил анекдот о разорившемся фабриканте, которым исчерпывающе описывается вся политическая деятельность Керенского:

— Что же производило ваше предприятие?
— Моё предприятие производило впечатление.