Полковника Шебанова никто не любил.
Его не любил командир дивизии. Слишком уж обстоятельным был начальник штаба. Пока комдив горячился и кричал, махая шашкой, полковник Шебанов спокойно рисовал значки на картах и неторопливо объяснял будущие действия частей дивизии подчиненным.
Его не любил ординарец. Ровно в шесть утра сапоги должны быть начищены, сделан чай и сварено яйцо вкрутую. Яйца вкрутую полезны, считал полковник, и никто его не мог переубедить. И стоило запоздать на минутку, как Шебанов смотрел совиным взглядом через очки и молчал. Вот, хуже всего, когда так молчат, нет бы обматерил.
Его не любила жена. «Не человек, а счеты ходячие,» — жаловалась она подругам. Там, в мирное время, он каждый вечер садился за стол и, низко наклоня голову, почти водя носом по бумаге, сводил семейный бюджет. После чего ровным голосом выговаривал жене за лишние траты. Перед сном ровно двадцать минут проводил в уборной, после чего тихо засыпал на своей половине кровати. Руки складывал поперек своей, не жениной, груди и сопел в потолок. Он даже храпел негромко.
Его не любил сын. Когда у всех отцы были летчиками или инженерами, будущий полковник Шебанов был лишь бухгалтером в какой-то «Заготконторе номер шесть». Одно это — «номер шесть» — уже раздражало. Отец никогда не помогал сыну словом или делом, разумно считая, что мужчина должен принимать решения самостоятельно. Все разговоры сводились только к этому: «Как дела в школе?» После он проверял дневник, кивал или качал головой, потом удалялся в уборную.
Он никогда не повышал голос, не болел за футбольную сборную города, не ревновал жену. Он даже водку пил маленькими глотками и недоумевая: зачем?
Наверное, он и сам никого не любил.
И война не изменила его. Она только подтвердила то, что он всегда подозревал: движения масс объясняются математическими законами. А страх — лишь иррациональная реакция на необъяснимое.
Два месяца назад, в декабре сорок третьего, через село, где остановился на ночь штаб дивизии, ночью пытались прорваться из окружения немцы. Полковник спокойно встал с кровати, заправил ее, неторопливо завернул портянки и надел сапоги. Пулеметная очередь прошлась по стене и обсыпала спину штукатуркой. Он долго отряхивался, только после этого изволил одеваться. В этот момент — если можно назвать эти десять минут моментом — ординарец лупил из ППС куда-то в темноту разбитого окна. В комнату влетела немецкая граната. Полковник Шебанов брезгливо посмотрел на нее, взял двумя пальцами за ручку и выкинул в окно. А потом внезапно все кончилось, и он так же неторопливо лег спать, обязательно раздевшись. Утром же потратил целых пять минут на выговор охране штаба: сухим, скрипучим и равнодушным голосом…
— Товарищ полковник! Добровольцы прибыли!
Шебанов стоял, нагнувшись над столом. На столе лежала карта. На карте стоял стакан с чаем и блюдечко с нарезанным лимоном.
— Командира позовите, — голос был ровен, как гул немецкого «Хейнкеля».
— Есть!
Через минуту в комнате появился лейтенант:
— Товарищ полковник! Лейтенант…
— Присаживайтесь, лейтенант, — перебил его Шебанов. — Нет времени.
Полковник отхлебнул чая. Лейтенант присел на краешек стула.
— Боевая задача. Рывком прорваться к мосту через…
— Нам уже объяснили, товарищ полковник!
Шебанов немигающе посмотрел на лейтенанта. Тот покраснел и замолчал. Начальник штаба продолжил:
— Дивизия не успевает выдвинуться к мосту. Танки соседей тоже. Служба горючего застряла в тылу, после дождей. Немцы спешат протянуть через этот мост свою технику. Его надо взять и удерживать в течение суток, может быть, двух суток. Ваша задача — рывком прорваться к мосту и держаться до подхода наших войск. Не дать уничтожить мост, — слово «мост» он специально повторил несколько раз.
— А…
— Авиация будет, — предупредил вопрос Шебанов. — Задача ясна?
— Так точно! Разрешите идти?
— Не разрешаю, — неожиданно ответил полковник. Лейтенант привстал и тут же сел. — Вот вам бумага, вот ручка. Напишите письмо.
— Кому? — не понял лейтенант.
— Матери. Давно ей писали?
— Месяц назад, — покраснел лейтенант. Так краснеют белокожие альбиносы.
— Стыдно. Пишите.
И отошел к окну, держа в руке теплый стакан с чаем.
А там, за окном, развалились на траве добровольцы, которые через несколько минут отправятся в марш-бросок на этот чертов мост, который нельзя ни уничтожить, ни спасти, не положив на этом мосту полсотни вот этих пацанов. Но если не эти, тогда другие. И тех, других, станет еще больше, если мост не будет взят, и немцы успеют закрепиться на западном берегу. Стакан в руке вдруг задрожал, звякнула ложка.
Шебанов в сорок втором тоже был лейтенантом, шагнувшим в командиры прямо из рядовых. Там, на Дону, его и контузило, когда его сводно-сбродный отряд пытался держать гранатами и бутылками рвущиеся к Сталинграду танки. Ободранный, весь в крови, вместо штанов какие-то лохмотья, он очнулся ночью, возле все еще дымящегося немецкого танка. Потом шел, хромая, на восток, через ковыль и полынь. Чтобы не падать в обморок от дикой головной боли, читал вслух выученную еще в детстве «Илиаду» Гомера. Затем было многое, но самое страшное осталось в той августовской ночи, когда он лежал в камышах, впившись зубами в дрожащую руку, а над ним стоял, мочась, немец…
— Написал, товарищ полковник!
— Хорошо, — ровно ответил начальник штаба. — Теперь пусть твои бойцы напишут по паре строчек родным и отправляйтесь.
— Разрешите идти?
— Разрешаю.
Через несколько секунд лейтенант выскочил на улицу, крикнул что-то, а его солдаты даже не двинулись, чтобы встать. Зашевелились, начали смеяться, достали из карманов и вещмешков листы бумаги и карандаши, начали писать…
В комнату вошел ординарец. Шебанов поставил на подоконник остывший чай.
— Чайник вскипяти.
— Так точно, товарищ полковник!
— Стой!
— Да?
— Зайди к писарям, пусть подготовят наградные и похоронки.
Ординарец молча кивнул и ушел. Шебанов снова сел за стол и начал рассматривать карту.
Минут через пятнадцать ординарец вернулся.
— Ушли?
— Так точно, товарищ полковник.
— Это хорошо, это хорошо, — пробормотал начальник штаба, вертя карандаш. — Чайник где?
— Да вот, принес уже… Извините, товарищ полковник, а этот лейтенант ваш однофамилец, что ли?
— Что? Кто? — не понял полковник.
— Не, ну он лейтенант Шебанов же. Вот я и подумал…
— Нет, сын, — рассеяно ответил полковник Шебанов и пролил задрожавшей рукой чай на карту. — С летунами связь давай, что ли…
Сын… Ну что, сын? Ну, сын…