— Почему он не ушёл? Нет, вы мне скажите, почему он не ушёл после первых выстрелов, я вас спрашиваю?
- Я думаю, полковник, эти русские его запугали. Не может пацан добровольно вот так остаться на смерть, ради чего? Им же конец не сегодня-завтра…
- Лейтенант, я вас прошу, запугайте так моих солдат, а? И тогда мы завоюем весь мир! Вы хоть понимаете, что говорите? Этот пацан три часа один держал Гудериана! Один, понимаете? А вы — запугали… Документы нашли?
- Да, вот… Николай Сиротинин, старший сержант, девятнадцать лет.
- Майн гот! И зачем мы сюда припёрлись… Так… Похоронить в сосновом гробу, поставить православный крест и тройной залп. Медальон есть? Написать родственникам, пусть знают…
- Полковник, могут быть волнения. Мы наших так не хороним…
- Волнения, говорите? Пусть! Пусть волнуются! Всё, асфальт кончился! Это Россия, чёрт бы её побрал…
Вывернутая пушка раскорячилась на боку в засыпанном снарядными гильзами окопе. Щупленький солдатик в неразношенной ещё гимнастёрке лежал, по-детски положив ладони под щеку. Если бы не красная лужица и открытые глаза, можно было бы принять за спящего.
Лейтенант нагнулся и долго рассматривал веснушчатое лицо, белобрысую чёлку, родинку на подбородке.
Протянул руку, прикрыл мёртвые веки. Закурил.
Достал из своего кармана неотправленное письмо, расправил исписанный лист. Послюнявив карандаш, аккуратным почерком стал дописывать:
«Дорогая, если со мной что-нибудь случится…»