По запретной полосе лагеря, меж рядов колючей проволоки, шёл верзила, под два метра ростом, а впереди него бежала собака. Верзила был одет в пятнистую униформу; высокие солдатские ботинки, длинными шнурками, плотно стягивали голени; мощные протекторы подошв оставляли чёткие следы на белом, выпавшем ночью, снегу.
Было утро. Робкое солнце, будто, стеснялось показать себя из-за высокого дощатого забора. Всё укуталось утренней, морозной синевой. И в этой синеве, чеканя «хрустящий» шаг, шёл, стерегущий зэков, да собака, отпущенная им впереди себя.

Два глаза, сквозь решётку, покрытую инеем, наблюдали за этим шествием. Ничего особенного. Как всегда, как каждое утро. Строго, в одно и то же время, проводился обход вспаханной полосы, вплотную примыкающей к высокому забору, чтобы убедиться в том, что за последние несколько часов, никто её не пересёк, и не предпринимал такой попытки, оставив какие-либо следы. Нет, полоса была чистая, припорошенная снегом, как белая страница, на которой никто не рискнул расписаться.
Может ещё и поэтому, верзила шёл бодро, с высоты своего роста, отчётливо обозревая девственность запретной полосы. Собака неожиданно остановилась, что-то обнюхала и съела.
Собака — из породы восточно-европейских овчарок. Однако, хоть данной породе и свойственно держать хвост к низу, у этой он был поджат вплотную к задним ногам. На первый взгляд, молодая: максимум два года, но шерсть —тусклая, вид болезненный, вызывающий непонятную жалость.

Всё это не ускользнуло от глаз, следящих сквозь решетку. Хозяин этих глаз, когда-то держал собак, поэтому, тот факт, что служебная собака съела нечто, лежащее на земле, говорило не в её пользу.

Да и верзила заметил выходку собаки.
«Ко мне!» — скомандовал он, в туже секунду.

Собака, от окрика, присела на задние лапы; хвост вплотную прижался к животу, и потихоньку двинулась к хозяину. Когда подошла почти совсем близко, верзила, со всего маху, поводком: той стороной где свисал железный «карабин», описав в морозном воздухе круг, со свистом, хватил её по спине.

Глаза, следящие сквозь решётку, дёрнулись; одновременно взвизгнула собака. От страшной боли, животное ринулось бежать прочь, изо всех сил. Глаза, следящие сквозь решетку, отчетливо понимали почему, убегая, собака не проронила больше ни звука. Боль — это намордник, помогающий стиснуть зубы.

«Ко мне!» — в тот же миг, рявкнул верзила.
От резкого окрика собака остановилась, а глаза, следящие сквозь решетку, дёрнулись вторично. Собака медленно развернулась, присев на все четыре лапы. Хвост, казалось, прилип к животу.
«Ко мне! Я кому сказал?!» — не унимался верзила.
Собака, словно вжавшись в землю, поползла к верзиле. До него — метров десять. Она проползла два и замерла. Пытаясь полностью слиться с землёю, заглядывая в глаза верзилы, но опасаясь двигаться ближе, она, словно, говорила: «Ну вот, я всё сделала так, как мне сказали».
«Ко мне, я кому сказал!!!»
Собака повернула голову и посмотрела назад. И в этот момент, смотревший сквозь решётку, увидел её глаза, прочёл шальную мысль: «А может рвануть назад?». Но, назад — это туда, откуда они с верзилой пришли. Следами, вдавленными в снег, которые тянулись вдоль запретной полосы, оставленными только что, тропинкой в прошлое, отчётливо ей память говорила: «И там такая же тоска»…
И она поползла вперёд.
До того момента, когда собака снова взвизгнула, а глаза за решеткой, ставшие невольными свидетелями этого, вздрогнули, собака ещё несколько раз останавливалась, прижималась к земле, как бы, повторяя, заученно: «Ну вот, я всё сделала…», а когда раздавалось: «Ко мне, я кому сказал!" — обернувшись назад, надеясь изо всех сил, что в этот раз там: за спиной, окажется именно то, чего ей больше всего хочется, но не найдя этого, она продолжала ползти вперёд.
И в другой раз повторилось тоже: свистнул в воздухе поводок; собака, взвизгнув, отбежала, а потом услыхав: » …Я кому сказал!", — оглядывалась назад, и ползла вперёд.
Верзилу, видимо, эта процедура кое-чему научила. А может быть, он знал это всегда. Чтобы максимально сократить собачьи реверансы: «…ну вот,…смотри…, я сделала…, как ты…», — он спрятал поводок за спиной. Собака, обрадованная такой переменой, решив, что беды позади, действительно, поползла быстрее. А когда оказалась рядом с ним, у его ног, начала облизывать ботинки. Он же схватил её за ошейник и стал хлестать. Синий воздух свистел; морозное утро визжало. На глазах, смотрящих сквозь решетку, показались слёзы. Тихо текли они, беспомощно покидая уголки глаз.

Ночь опустилась над лагерем. Над «запреткой», гирляндой, засветились лампочки. Глаза смотрели сквозь решетку, на сменивший окрас кусок действительности. Казалось, что в ней сама темнота прячется, от прожекторов крутящихся туда-сюда над вышками. «Гу- гу- гу- гу -гу- гу- гу-гу» — сработала электронная «кукушка», оповещая, что сигнализация в полном порядке.
Захрустел снег. Глаза за решеткой прищурились. Два автоматчика бодро шли по запретной полосе, по которой, утром, верзила «прогуливал» собаку.

«Интересно, а где он теперь?» — прозвучала в голове мысль, у находящегося по ту сторону решетки, и отразилась в тишине полумрака камеры. «Наверное» — продолжал думать он: «Сдав утром смену, совершив свой последний обход по „запретке“, пройдя КПП; оказавшись на остановке, он сел в общественный транспорт, вежливо и спокойно попросил кого-то: „пожалуйста — передайте за проезд“. А придя домой, обняв жену и ребёнка, погладив кота, или „свою“ собаку, верзила легко превратился в порядочного гражданина, соблюдающего законы общества»".