Никто не сумеет увидеть тебя настоящим,
Масштаб твоих внутренних войн не дано оценить
Стоящим снаружи, пусть даже и рядом стоящим,
И в ногу идущим, и в голос поющим. Не быть
Тебе ими понятым так, как того бы хотелось.
Пожалуй, и к лучшему (что там, в твоей голове?)
Но все, что еще не успелось, не смелось, не спелось
Останется буквами в несочиненной главе —
Никто не прочтет, даже тот, кто нужнее, роднее
Их всех, никогда, никогда не распутает нить
И не доберется к тебе лабиринтами дней и Все это так больно, что… Как бы тебе объяснить…
Представь: вот стоишь ты на выставке экспонатом,
Свидетелем древней жизни, что отцвела,
Кричишь: «Я так много знаю всего, ребята!»,
Но люди тебя не слышат из-под стекла.
Для них ты — красивая, странная вещь, не боле,
Предмет, что совсем бесполезен, хотя неплох.
Вся суть твоя силится мячиком волейбольным
Прорваться к ним через сетку, но снова — блок.
Представь, что ты — книга, но смысла в тебе ни грамма;
Страницы в недоумении теребя,
Читатель не знает, что текст этот — криптограмма,
Разгадки которой нет даже внутри тебя.
Представь: ты во сне слышишь музыку, да такую,
Что моцартский реквием силищей превзойдет.
Ты вскакиваешь с постели, бежишь к листку и…
И вдруг вспоминаешь, что вовсе не знаешь нот.
Представь: ты на сцене. Пытаешься вывернуть душу,
Но голос простужен, и даже не петь — говорить
Тебе тяжело, но поешь ты, а люди наружу
Толпою из зала выходят.
Курить.