....
Слушай, девочка,
ты извини за перронно-базарный стиль
обращенья такого,
но все-таки девочка ты,
а меня уже время сдаёт
за мою заржавелость —
в утиль,
но утиль,
переплавясь,
пойдет
на пропеллеры и мосты.
Я — как сломанный лом,
превратившийся в металлолом.
Почему я сломался?
Стена оказалась потверже, чем я,
но все то, что пробил,
не останется только в былом,
и сквозь стены, пробитые мною,
прорвутся мои сыновья.
Как во взятую крепость,
войдут они в будущий мир,
позабыв,
сколько лили на головы наши кипящей смолы.
Я своею башкою
дыру продолбил, проломил,
и тюремным цементом
замазать её не смогли.
Слушай, девочка,
ты неразумно ошиблась в одном,
ибо просто по младости,
впопыхах
вышла замуж не за человека —
за грубый неласковый лом
у истории
и у России в руках.
Слушай, девочка,
я благодарен тебе за всё,
и прости, если был не нарочно жесток.
Лом
покорно
не скручивается
в колесо
мирной швейной машины,
стрекочущей, словно сверчок.
Посреди тошнотворно домашних
«нормальных мужей»,
а за стенами дома —
извилистых, словно ужей,
изменяющих женам,
с презренным пустым ремеслом,
не хочу оказаться.
Немыслим извилистый лом.
Слушай, девочка,
нет, я не Пушкин, а ты не Дантес,
не считаю тебя
ни коварной,
ни злой.
Но у лома совсем не спасителен
мнимой железности вес.
Можно лом уничтожить иглой.
Слушай, девочка,
я понимаю, что я виноват.
Я хотел измениться. Не вышло,
не смог.
Черенки изменяются лишь у лопат.
Лом — он цельное тело.
Не нужен ему черенок.
И когда-нибудь,
возле руин крепостных
на экскурсии остановись,
ты поймешь,
как тебя и детей я любил,
потому что для вас,
потому что за вас
вместе с этой стеной крепостной
я себя раздробил…
Может в этом наше отцовское предназначение, пробить головой, телом, характером, душой грязную стену безразличия, лжи жизни .... Чтобы наши дети, наши мужчины и девочки прошли через эти развалины, не заметив их... И с первым шагом в настоящую жизнь, увидели голубое небо и ласковое солнце..