Кота выловили из двухсотлитровой бочки с водой на стройке. Сколько времени он в ней плавал, неизвестно. Может, целый день. Кот барахтался у скользкого борта, шкрябал лапами по изнанке металлического кольца, но выбраться не мог — воды было не доверху, и барьер получился непреодолимым. Все это время он орал, звал мявом на помощь. По этому мяву Сашка его и нашел.
— Иди сюда, киса.
Наклонился над бочкой, кот заорал еще громче и вцепился в рукав.
— Спокойно, киса.
Кот сидел на руках и дрожал. С шерсти стекала вода, капала с рубашки на шорты, на ноги, просачивалась сквозь дырочки сандалет. Сашка шел по тропинке домой и думал, что скажет матери: в семье никогда не держали животных.
Место, в котором жил Сашка, называлось улица Мостостроительная, или коротко Мостопоезд. Через Южный Буг строили мост, к берегу протянули железнодорожную ветку для доставки стройматериалов, по ней же подогнали состав теплушек. Там поселились рабочие. Поэтому Мостопоезд.
Рядом стояли бараки. В Сашкином жили четыре семьи. В каждую квартиру — отдельный вход. Калиточка, под окнами палисадник и огородец. На сорока квадратных метрах мать завела цветник, выращивала розы, мальвы, галардии, сентябрины, золотые шары. Пара абрикосовых деревьев, старый орех, у самого забора шелковица, черная и белая. Пятна от черных ягод оттирали с одежды белыми, больше ничто не брало: ни мыло, ни сода, ни соляной раствор, ни кипячение с канцелярским клеем. Сашка сорвал ягоду с ветки, сунул в рот. Перехватил поудобнее кота. Кот пригрелся и теперь мирно спал на груди.
Мать вышла на крыльцо в ожерелье прищепок. В руках она держала таз с постиранным бельем.
— Вот. — Сказал Сашка. — В бочке тонул на стройке. Я вытащил. Утопить хотели, а может, сам нечаянно свалился.
Мать поставила таз на ступени, пощупала сохнущее на веревке белье, сняла одно полотенце. Присев на лавку, расстелила рушник на коленях, взяла у Сашки кота.
— Молодой совсем, котенок еще.
Кот, пока вытирали, сидел смирно, не сопротивлялся. Сашка почесал его за ухом. Кот чихнул.
— Подай шерстяной платок, — сказала мать. — В прихожей висит на крючке.
Сашка подал. Коту свернули подстилку и вынесли на крыльцо, на солнце.
— У нас есть молоко?
— Кефир.
— Может, поест?
Сашка сдернул за язычок зеленую крышку, налил полтарелки, накрошил белого хлеба.
— Ешь, — придвинул поближе.
Кот ел жадно, давился, глотал, опять давился. Доел. Вылизал тарелку до блеска.
— Оголодал, бедняга. Ах ты горе горемычное. Да я тебе еще дам, не жалко.
Кот съел и вторую тарелку, и снова вылизал дочиста. Свернулся в бублик на платке, уснул.
— Мам. — Сказал Сашка. — Можно, он у нас поживет?
И Мурзик остался. На следующий день мать съездила в центр и купила для него миску.
— Крыс будет ловить, — сказала она отцу.

* * *

Кот умел разговаривать. Не буквально, нет — он вкладывал Сашке в голову слова. Телепатически. Сам Сашка телепатически вкладывать не умел, поэтому все говорил коту так. И кот понимал.
Это обнаружилось на стройке. Втроем с Толяном Санкиным они ходили играть в прятки к мосту. Сюда им было можно.
— Вы чьи такие? — спрашивали рабочие.
— Батя здесь крановщик, — отвечал Сашка, и от них отвязывались. Только прораб гонял иногда, он был вредный мужик.
Вдоль берега распластался завод по производству железобетонных блоков — мостовые перекрытия делали прямо на стройке. Через этот завод короткой дорогой ходили на реку — он не был огорожен. Территорию рассекали огромные рвы — на железнодорожных платформах сюда завозили и ссыпали гранитный щебень, который смешивали затем с цементом и отливали плиты для пролетов. Во рвах попадалась сера, за день можно было набрать майонезную банку. Серу жгли, она давала адский запах, горела сухим сизым огнем. Это была ценная штука. Тут и там на стройке стояли поилки — автоматы с газированной водой, только бесплатные, для строителей, срабатывали не от монетки, а от кнопки. Жалко, что без сиропа. Монтаж моста шел с понтонов — стальных параллелепипедов двадцать на двадцать и высотой метра три, соединенных широкими перекладинами. По ним можно было добраться до середины реки и удить на глубине крупную рыбу: судака, сазана, леща.
Сашке нравилось в Мостопоезде. Место для игр здесь было шикарное: вокруг теплушки, бараки со стройматериалами, перекрытия, цистерны, трубы, трансформаторы, мотки кабеля, лебедки, тележки, бурелом арматуры…
— Мы спрячемся, а ты ищи, — велели коту.
Куда бы заныкаться?
— За теплушки не выходить, — сказал кот, и Сашка услышал. Толяну он не сказал.
Кот находил их всегда, самое большее ему требовалось на это десять минут.
— Теперь твоя очередь.
Мурзик мчался за склады. Он прятался в разных местах, но так, чтобы Сашка с Толяном могли отыскать, и никогда не убегал за границы игры. По уговору.
Кот быстро стал хозяином двора. Конкуренции он не терпел. Когда соседский Васька впервые пришел шипеть под окна в огородец, Мурзик изодрал ему левое ухо.
— За территорию воюет, — сказал отец. — Правильно, кот. Гони всех отсюда вон.
Вечером отец бросил в миску побольше тараньки.
— Вкусная, — сказал кот.
Кот ходил за Сашкой по пятам, как собака, поэтому Толян и предложил сделать ему поводок. Сашка выпросил у матери старый пояс от платья.
— Смотри, не задуши.
— Я надежно зафиксировал, — ответил Сашка.
— Пойдем на камни, — сказал Толян.
Сашка держал в руке поводок. Мурзик мелко трусил позади. Они шли рыбацкой тропкой между валунов. Река шуршала слева, лизала берег, колыхала тину. От старой баржи на воду падала длинная тень.
Навстречу, от Артиллерийских Камней — рядом стояла часть, поэтому место и называлось так — пробиралась тетка с бидоном. Тетка как тетка, ни молодая, ни старая.
— Ребята, вы не топить его ведете?
Дура какая, подумал Сашка.
— Ага. Сейчас утопим.
— Мальчики, отпустите кота!
Тетка бросилась спасать Мурзика. Сашка увидел, что в бидоне лежат абрикосы. Кот изогнулся в излучину, поднял хвост клюкой, зашипел.
— Пустите, мы просто гуляем.
— А-а-а… Я думала, вы того…
Сашка с Толяном сели на макушку склона, стали смотреть крабы-краны, людей-муравьев, серебристую цепочку понтонов. Капитальный мост строили взамен старого, наплавного. Он должен был напрямую соединить правобережную Варваровку с городом, короче связать Николаев с одесской дорогой. Это было самое начало Бугского лимана: километром выше по течению с Южным Бугом сливался Ингул, и они, соединившись, несли свои воды дальше в Черное море, — но часто казалось, что река повернула вспять, потому что пресная вода смешивалась в устье с соленой, и та давала обратное, верхнее течение.
Толян ослабил петлю, через морду стянул ошейник. Мурзик улегся на теплый валун и стал смотреть, как над волнами кружат чайки. Зрачки его сузились до тминных зерен.
— Птица, — сказал кот.
На соседний валун села чайка. Из клюва свисала скользкая тушка мелкой рыбешки.
С берега было видно, как по Бугу туда-сюда мотает косяки оглушенного судака — мостостроители каждый день взрывали грунт под опоры. Пресным течением стаю сносило к Сухому Фонтану, соленым — обратно, к Артиллерийским Камням.
— Много рыбы, — сказал кот.
— Она плохая, — ответил Сашка.
— Что? — не понял Толян.
— Жалко судаков, все сдохли. Бычков, что ли, наловить…
Сашка знал, как отличить свежую рыбу от тухлой. Надо было посмотреть жабры. У свежей они бордового цвета, а у пропавшей белесые, светло-розовые. И еще мутные глаза. Динамитная рыба вся была крупная, но ее никто не брал, даже если жабры красные. Все брезговали. И Сашка тоже брезговал.
На мелководье в шелковой слизи водорослей водились креветки. Снимешь трусы, проведешь по камню — вот тебе полная банка. Сашка с Толяном варили их на костре. Бугская вода была солоноватая, и получалось вкусно. На креветки хорошо клевало. Если оторвать им хвост и правильно насадить, ловился крупный бычок. Но удочки остались стоять в сарае, про них забыли.
— Ага, сгоняй, — сказал Толян. — Я здесь позагораю.
— Мурзик, пойдешь со мной? — поманил Сашка. — Нет? Я скоро.
В сарайчике он взял снасти, прихватил пустое ведро, достал из погреба банку с червями. Водяные черви приносили двойную добычу: рыбу — во-первых, а во-вторых, накапывая их на берегу, Сашка собрал коллекцию находок. В прибрежном песке попадались ложки — позеленевшие медные и алюминиевые солдатские, на них были выцарапаны имена. Немецкие пуговицы — стеклянные с офицерских морских кителей и алюминиевые с пехотинских мундиров. Россыпью — гильзы, пули, монеты. Один раз Сашка нашел разбитый бинокль, а Толян редкий значок с надписью «КИМ» — Коммунистический интернационал молодежи. Потом это стал комсомол.
Улов оказался неплох. Сашка принес домой с полсотни бычков. Мать пожарила их на большой сковороде в рапсовом масле. Десяток выдали Мурзику. Он мог бы и больше сожрать, да кто ж ему даст.

* * *

Из мойдодыра капала вода. Кот лежал на приступочке, на белом вафельном полотенце, которым мать натирала стаканы, смотрел на капель и медитировал.
В кухню зашел отец, выложил из авоськи на стол буханку, шмат сала, бордовые кегли баклажанов.
— Разлегся, сибарит. — Отец переложил папиросу в угол рта, двинулся к раковине. — Пшел вон.
Он схватил Мурзика под ребра, легко перебросил через порог на крыльцо.
— Мешал он тебе? — буркнул Сашка.
— Это же кот.
Отец скомкал полотенце, швырнул в таз с грязным бельем, вымыл руки. Сашка пожал плечами. Мурзик спал с ним вместе на раскладушке. Все знали, никто после этого Сашкой не брезговал. Чего это отец. «Это же кот»… Ну и что.
За месяц до ноябрьских праздников мать купила на рынке живого гуся. Перед праздниками все дорожало, и она позаботилась заблаговременно.
— В канун забьем, в горчице с яблоками запеку, — сказала она и заперла птицу в сарае.
Первый день кот вился вокруг вьюном.
— Нельзя, Мурзик, нельзя, — сказал Сашка. — Мамка на Седьмое ноября купила.
Отец рассмеялся:
— Такой если клювом долбанет, убьет кота насмерть.
Гусь отказывался есть. Соседка посоветовала размочить в воде белый хлеб и пальцем пропихнуть ему в горло. Мать пропихнула. Раз, другой. Так и кормила его целый месяц. Намучилась, но отведать гусятины не довелось.
— Съели гуся-то? — спросила после праздника соседка.
— Остались мы, Зоя, без гуся. Выпотрошила, повесила на полчаса за окно, и тю-тю.
— Кот?
— Не кот. Мужик спер. Забрался в палисадник, срезал сетку с форточки. Я видела из кухни, как рука тянется, выскочила на крыльцо, но не успела. Удрал, гад. Я на всю улицу орала: брось гуся! Не бросил.
— Бывает, Валя. У меня Васька курицу из кастрюли вытаскивал, из кипящей воды. Два раза.
— Если бы кот. Человек. В милицию, что ли, сходить…
Из сеней на крыльцо вышел Мурзик, потянулся, зевнул, показал острые белые зубы.
— Это прораб, — почувствовал Сашка слова. — Вор прораб.
— Мам! — крикнул он. — Я видел того мужика! Я вспомнил, это батин прораб!
— Вот сволочь, — мать всплеснула руками. — Все своего ему мало.
В милицию она не пошла.
К весне капитальный мост дотянулся до Варваровки, а мостостроителям дали квартиры. Новый дом находился в другой части города, у зоопарка. Высокая кирпичная башня с балконами. Отец неделю ходил в новостройку, мастерил антресоль, клеил обои, вешал карнизы и люстры, покрывал лаком паркет. Несколько раз ему помогал Сашка. Переехать требовалось до майских, и они спешили.
В последний день апреля во двор барака въехал «ЗИЛ» с открытым кузовом. Погрузились быстро, пожитков в семье было немного: два шкафа, стулья, обеденный и письменный столы, Сашкина раскладушка, родительская койка с железной сеткой, ковер, тюк с одеждой, короб с посудой, швейная машинка, велосипед. Корыто бросили в сарае, теперь оно не нужно, в новой квартире есть ванна. Медные ложки и солдатские пуговицы тоже не ехали в новую жизнь. Они были хлам. Мать их выбросила.
Отец стоял во дворе, курил, прощался с соседями. Матери не было, она встречала на новой квартире.
— А Мурзик где? Киса, киса…
Во мраке подвального оконца вспыхнули два желтых глаза. Зрачки сузились до тминных зерен.
— Не поедет, — сказал Сашка отцу. — Он остается. Он так решил.
— Да ну, — отец направился к оконцу.
Зерна исчезли. Отец вернулся к машине.
— Похоже, так и есть… Умный кот. Жалко оставлять…
Сашка молчал.
— Ты в кузове поедешь, в кабине места нет, — сказал отец, подсаживаясь к водителю.
Сашка забрался на заднее колесо, перемахнул через борт, лег ничком на родительскую кровать, и «ЗИЛ» тронулся. Коты никогда не оправдываются.