Детка, я стала острее льда, я растворилась в твоём бокале. Бог разливает по проводам нашу несбыточность. Гениален каждый наш шаг, от разлук до встреч. Каждый наш слог золотым курсивом. Ты обещаешь меня беречь. Я убиваю тебя красиво.
Детка, поверь, что в моём плену больше не будет такого лета. Лета, в котором я утону, не дожидаясь от снов ответа — кто и зачем на моих губах горькой любовью пьянит и режет. Детка, прости меня, я слаба. Ты убиваешь меня всё реже.
Я говорю тебе не о том, — кто будет первым, поймавшим выстрел. С сердцем, похожим на камертон, сложно не слышать чужие мысли. Вот я и слышу, как ты живешь: трогаешь небо, влетаешь в море; плачешь под самый печальный дождь, любишь меня… И, должно быть, вскоре что-то случится — война, весна, выкрик в эфир, остановка снимка. Общее утро в режиме сна.
Общая ночь без режима.

С Ним как?

Как со стихией, как на краю, как на костре в бездыханном ритме. Пью, пробуждаюсь, трезвею, пью чувства Его. Как опасной бритве, Он доверяет мне стон и сон, мой отлюбивший всю ночь, младенец. Ангел с прекрасным, как рай, лицом, спит и не знает, что я оденусь и… напишу тебе «я люблю», не понимая, чего бы ради, я надеваю любовь-петлю, и растекаюсь в твоей тетради черным чернилом, второй строкой, первым катреном, финальным словом. Не нарушая Его покой, словно нас не было вовсе, словно — Он и она, та, что мной была, утро назад, выгибая спину.

Та, что разбита напополам,
та, что способна — наполовину.