Однажды раннею весной
В сад Чеховский не на постой,
А так лишь выпить, закусить,
Знать творческую пригласить
Решили добрые друзья
Писатель-стихоплет и я.

Вишневый сад весь утопал в цвету
Стихи писались на лету
И от гостей гудел весь двор,
А сестры накрывали стол.

Ни шутка принимать гостей
Не только с ближних волостей
И Чернышевский без конца
«Что делать ?» — спрашивал меня.

А капитановская дочка
В кувшин набрав вина из бочки
За избу шустро подалась
И там гусарам отдалась.

Тут витязь в тигровоей шкуре,
Что с гор грузинских прискакал
Трубку достал, усы поправил
Многозначительно сказал:

«Арагви бурная река,
В ней утопают облака
Томары царственный поклон
Привез друзьям я в Русский дом»

За ним заходит не спеша
Есенин, щедрая душа
Рубаха-парень, молодой
Из кабака уже хмельной
И на ходу под скрип досок
Березовый глотает сок.

Тем временем и Грибоедов
Из деревеньки Ахтамар
Пешком пришел, верст этак… адцать
Ну точно горе от ума.

Гусары веселясь на славу
Из ружей начали палить,
А Пушкин с нянею своею
Все кружки ищут, чтоб налить.

Ну все бы было хорошо
Да с зайцами Мазай пришел
И на косых такой был спрос,
Что у гостей пошел понос
А Чернышевский без конца
«Что делать?» — спрашивал меня.

Лишь Маяковский пил хинин
И доставал из широких штанин
Свою паспортину каждый раз
И про бумажку читал рассказ.

Хотел рассказать гостям басню Крылов,
Про стрекозу, что искала свой кров,
Но видя, что гости ушли в туалет
Он стрекозу отправил в балет.

Вишневый сад был людом полон
Столы ломилися от яств,
И не сказать, что там был голод
Но люд в зайчатине увяз.

Мазай увидев это дело
А ну-ка от гостей ползком
И в лодку всех косых. кто сидя,
Кто стоя, кто вообще пластом.

Ну тут гусары взбунтовались.
Послали за кармой гонца,
Но зайцы с дедом гребли быстро
Загнавши в омут молодца.

А капитановская дочка
В помин летального конца
Опять вина набрала с бочки,
И шнырь за избу к молодцам.

Тем временем из старины глубокой,
По шире пашен и полей
Принес друзей попутный ветер.
Тех самых трех богатырей.

Все восхищались ихней статью
И ростом, шириной плечей.
Лишь Грибоедов с сожаленьем
Смотрел на взмыленных коней.

Тут Саша с няней нашли кружки
Враз сердцу стало веселей
И капитановскоей дочке
Все в след кричал -" Еще налей !"

Но вот во двор зашла цыганка.
Взглядом окинув всех гостей,
Достала из- под шали карты,
Колоду четырех мастей.

Не веселись милок так шибко,
Скажу тебе секрет один.
Твоя судьба не эта дочка,
А с пистолетами блондин.

Есенин к Пушкину подсевши,
Гаданье не приняв в обман, молвил-
«Александр, ты был повеса,
Как я сегодня хулиган !»

Гармошку взял поэт крестьянский,
Стихи про Родину сложил,
А в это время Тухачевский
Восстание в Тамбове подавил.

Тут день за два пошли под вишней,
Ложь с правдою переплетя.
Но истину знал лишь Всевышний
На это все с небес глядя.

И пусть поэт гуляка, дебошира,
Но Русь свою до слез любил.
С императрицей в селе Царском
Чаи с вареньем робко пил.

Читал стихи княжне Татьяне,
На трубочке играть учил.
На память за стихи и песни
Часы в подарок получил.

Гусары зависть не скрывали
И внешне соблюдая честь
С советами, нравоученьем
К поэту начинали лезть.

Ну не хотел Сергей их слушать
Любил по-своему он жить,
И не приняв советов кучу
Стал яростно столы крушить.

Летели стулья и кувшины
Воду Богатыри взялись мутить
И размахавшись кулаками
Друг другу стали морды бить.

При этой пьяной потасовке
Не ясно кто и чья взяла
В истерике из сердца с болью
Некрасова слышны слова:

«Варвары вы.
Ты есть скопище пьяниц,
Не создавать,
Разрушать мастера.»

Шум затихал, дело близилось к ночи
В дали на постой уходили стада.
Выпив еще медовую по чарке
С миром в душе разошлись господа.

Только поэт в лихорадочной тряске
К звездному небу поднявши глаза,
Вытер слезу с ресницы блестящей,
Грустно вздыхая промолвил слова:

«Я давно свой край оставил
Где цветут луга и чащи,
В городской и горькой славе
Я хотел прожить пропащим.»

Двадцатые годы, Москва.
Кабаки, вино, трактиры.
И друзей хмельных толпа
Визгом радостным кружили.

Вышла книжка из печати
О шире пашен и полей
И во славу хулигану
Забыли трех Богатырей.

Кружит толпа, веселье, драки,
Венчания, развода на пути
И по ухабистой дороге
В кремль к Троцкому надо идти.

Там, за беседой хитроватой
Имажинист Льва разъярил
А Фрунзе с милою улыбкой
Пальто поэту подарил.

И хулиган с блеском во взгляде,
Ни слов, ни мыслей не таил,
С открытой русскою душою
Народу правду говорил.

«Наша жизнь простыня и кровать.
Наша жизнь поцелуй да в омут»…
Кабаки, разгулье, вино
Да любви леденящий голод.

Двадцать пятый был на дворе.
Расстреливающих ставили в ряд.
Прокатилась волна Есенивщины
По тюрьмам и лагерям.

И опять замаячил Троцкий.
Пригласил на беседу его,
А поэт с улыбкою кроткой
Закурил папиросы «САФО»

Хотел очень Троцкий Есенина
С собою в попутчики взять
Не потому, что Серёжа
Семейству Толстовых был зять.

В тот год на арену вышел
Спустившийся с гор Сталин…, бляТь
И Зиновьев с трибуны фракции
Заставил Льва замолчать.

Метели метут, декабрьский холод
Из психушки выходит поэт.
Измученный и усталый,
Лечением сведённый на нет,
Но в кабаках читает свой «Черный человек.»

Катился с дурною славой он Из пивнушек в трактир.
Уже позабывший женщин,
Не постоялец квартир.

И словно в горячке белой,
Нахлынувшей силой лир.
Он кровью пишет записку
Оставивши в этот мир.

«И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу !»