Как известно, будущее не существует. Оно принципиально никак и ничем не может проявлять себя в настоящем, напротив, все последующие события проистекают из предыдущих, но не наоборот. Так обстоит дело в классической физике (с учетом термодинамической стрелы времени), так, с определенными оговорками, и в физике релятивистской. Разумеется, попытки как-то побороть эту ситуацию, перепрыгнуть за установленный природой барьер и увидеть то, что будет, продолжаются с далекой древности по сей день. Только место вошедших в транс шаманов и оракулов заняли особые физические теории, с помощью тех или иных математических построений пытающиеся получить возможность ясновиденья. Но результат остается прежним — будущее так же недостижимо, как и сотни лет назад…
Но в то же время, когда «прямое» ясновиденье остается невозможным, даже после замены ядовитых грибов на синхрофазотроны и интерферометры, человеческий разум, тем не менее, обладает серьезными возможностями для предсказаний. Как ни странно, но именно то, что эти возможности постоянно используются в реальной жизни, скрывает их от обыденного мышления. Человек предсказывает будущее ежедневно, ежеминутно. Каждый раз, глядя на стоящую над городом тучу и беря с собой зонтик, он занимается именно этим — предсказанием: дождя еще нет, а человек уже его предвидит. И таких случаев — миллионы: человек предсказывает наступление лета зимой и зимы летом, предсказывает получение зарплаты при поступлении на работу и наличие хлеба при заходе в магазин. Да, этот метод имеет не стопроцентную эффективность: зарплату могут не дать, а хлеба в магазин не завезти — но все равно, он намного эффективнее всевозможных случаев «классического» ясновиденья.
В общем, надо сразу сказать: предсказание будущего является основным свойством человеческого разума. Вместо того чтобы «прямо увидеть», что там, за границами «мировых линий», человеческий разум выделяет некие общие закономерности, на основании которых можно судить о том, что может быть в будущем. Конечно, в отличие от «настоящего» ясновиденья этот метод неприменим к «чисто случайным» событиям — например, выиграть в лотерею так не удастся (сколько бы методов для подобного ни предлагалось). Но, во-первых, большинство реальных событий не являются чисто случайными (а с точки зрения классической механики «чистых случайностей» нет вообще), а во вторых, «регулярность» можно организовать. Например, нахождение тех или иных съедобных растений — это, в принципе, стохастический процесс, а вот специальное их выращивание — достаточно регулярный.
Впрочем, отношение человеческого разума и будущего — это тема отдельного разговора. Пока же хочу всего лишь заметить: несмотря на то, что будущее принципиально невидимо, оно существует в настоящем, в виде своих локусов, которым еще предстоит реализоваться. Эти локусы, как своеобразные «тени грядущего», вполне могут быть замечены и прочитаны человеком. Разумеется, в отличие от «традиционного» ясновиденья, которое способно предсказать (увидеть) потенциально любое событие, чтение локусов будущего очень сильно зависит от того, насколько человек знает о происходящих процессах. Ведь если не знать, что зерно, посаженное во вспаханную землю, даст росток, который затем разовьется в колос, то невозможно предсказать будущий урожай. Поэтому для людей, не знающих, что происходит вслед за опусканием зерна во влажную землю, будет просто непонятно, как можно вообще ожидать чего-то, кроме очевидной потери полезного продукта.
Это самое верно и в отношении огромного числа событий более глобального плана. Мало просто увидеть тени будущего в настоящем, важно понимать, что мы видим именно локусы, а не случайные события. Особенно при рассмотрении социальных процессов — ведь как раз тут распространено мнение о полной хаотичности и случайности идущих изменений. Обыденный разум видит только отдельных людей, движимых личными интересами, — и считает, что эти интересы — единственное, что существует в мире. «Традиционный» историк видит деяния монархов и министров, движение войск и высказывания поэтов, считая, что войны и революции происходят по прихоти тех или иных лиц. И, следовательно — они в принципе непредсказуемы. Значит, никакого знания будущего нет (если только какой-нибудь Нострадамус реально не «пронзит взглядом» ткань времени).
* * *
К счастью, уже более полутора столетий человечество обладает теорией, которая способна преодолеть данный барьер. Речь идет о диалектическом материализме — учении, рассматривающем мир как сложное взаимодействие всевозможных систем. Сформулированный Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом (в качестве марксизма), для человечества диалектический материализм оказался подобен обретению зрения для слепого. Разумеется, и тогда, и сейчас это учение было очень смелым, слишком сильно отличающимся от обыденного восприятия — и поэтому не особенно активно принимаемым в обществе. До сих пор диалектический материализм большинство воспринимает как довольно искусственное учение, может быть, и интересное, но малопригодное в реальности. Но на самом деле это не так — я тут не буду приводить, например, известное высказывание Энгельса, предсказавшего Первую Мировую войну более чем за двадцать лет до ее начала, причем предсказавшего не только начало войны, но и ее тяжесть и продолжительность (при том, что генштабы всех стран вплоть до 1914 года ориентировались на быстрое завершение войны, практически за одно сражение). А равным образом, и ее результат: «крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, — крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны».
Но последующее после этого события — победа социалистической Революции в России в 1917 году и последующее после этого переформатирование мира — оказалось слишком сильным, выводящим его за рамки применимости «классического марксизма». Именно отсюда берет начало современного скептического отношения к этому учению, которое якобы не соответствует реальности. Вот не произошло в мире всемирной пролетарской революции, и всё тут (хотя социалистические страны существовали, и достаточно многочисленные). Да и сама Великая Октябрьская Социалистическая Революция также закончилась поражением — через 70 лет капитализм был реставрирован (и не суть, что, например, во Франции после казни Людовика N16 на троне через некоторое время оказался Людовик N18. Правда, ненадолго).
Разбирать причины столь странного отношения к марксистской теории, которое просто отбрасывает вопрос о рамках ее применимости, надо отдельно. Но, в общем, дело не только — а вернее, не столько — в конкретных несоответствиях реальности предсказаниям марксистов. Дело в том, что, согласно этой теории, грядущее предстает очень уж странным с точки зрения «среднего» современного человека. «Захват власти» пролетариями, построение государства диктатуры пролетариата — все это не очень нравится представителю «образованных классов», которые привыкли представлять мир в рамках своего превосходства над всеми остальными. И пусть впереди человечество ожидает прекрасное время коммунизма, отмирание государства и прочий «мир во всем мире» — отказаться ради этого от социального первородства не так-то просто: ведь придется признать равенство не с «добрым коммунаром» (который еще должен появиться), а с обычным, сегодняшним рабочим, не всегда приятным и доброжелательно настроенным.
Поэтому с самого начала данная теория вызывала отторжение у огромного числа образованных людей — как раз того слоя, что и должен «вводить» любые учения в жизнь. А для «необразованных» ситуация еще хуже — они, быть может, и рады бы были принять эту теорию, но беда в том, что жизнь их определяется исключительно обыденным опытом, пресловутым здравым смыслом. А марксизм тем и важен, что основан на диалектическом материализме — принципе, который абсолютно здравым смыслом не воспринимается.
Но, как сказано выше, рассматривать неприязнь к марксизму надо отдельно. Пока же можно отметить просто, что большинство упорно отбрасывает эту теорию, отбрасывает все ее идеи, включая основную: важность классовых противоречий и то, что именно они лежат в основании всех общественных изменений. Но, так как знать будущее хочется всем, то люди с жадностью хватаются за любую альтернативную идею, лишь только бы она не касалась классовой борьбы: движущей силой истории признается культура, религия, наука и т. д., вплоть до деятельности всевозможных тайных обществ и неких высших существ. Люди ищут знаки будущего в распространении различных эзотерических учений, в изобретениях разного рода гаджетов, в странных деяниях всевозможных правительств (вроде введения уроков ОПК в школе) и т. д. Но, удивительным образом, все эти знаки оказываются бессмысленными: если брать последние два-три десятилетия, то уже сложно посчитать, сколько предсказаний и великих бед, и великих побед оказалось выброшено в утиль. Можно сказать, что абсолютно все теории и мысли последних десятилетий века минувшего и первых — нынешнего, начиная с фукуямовского «Конца Истории» и тоффлеровской «Третьей волны», через идеи трансгуманизма и технологического оптимизма и заканчивая теорией мирового заговора, оказались лишены возможности предсказания чего-либо.
Но не будем заострять на этом внимание. Человек конца прошлого — начала нынешнего века упорно не хотел и не хочет знать то, что ему неприятно. Однако если марксизм, а вернее, диалектический материализм все же прав — а у меня нет сомнений в этом — то, следовательно, мы должны искать проявления будущего именно в тех границах, которые он показывает. Например, не предсказывать абсолютно нелепую Третью мировую войну из-за Украины, страны периферийной, нищей и мало кому интересной (впрочем, периферийная же Россия как инициатор мировой войны выглядит не менее дико), а искать реальные противоречия между серьезными мировыми субъектами. Или, вместо того, чтобы видеть во введении «основ православной культуры» исток будущей Православной Империи, а в присоединении Крыма — «возврат в СССР», стоит выйти за рамки акцентированных СМИ событий и попытаться увидеть то, что реально может рассказать о будущем. В частности, не следует забывать о том, что основанием истории выступают классовые противоречия, и именно на них стоит обратить внимание…
* * *
В качестве примера искомых «знаков грядущего» хочу указать на одно локальное явление, которому обыкновенно не предается никакого значения. В связи с известными украинскими событиями произошло внедрение в массовое сознание нового «мема» — «Ватник». Удивительным образом этот мем захватил подавляющее число интернет-ресурсов, став одним из базовых маркеров украинского конфликта. Причем маркером вполне конкретной стороны — националистической (якобы) киевской власти и ее сторонников. Удивительным является то, что этот мем не является «национальным» украинским обозначением, еще недавно он даже не входил в типовой лексикон «свидомых», которые использовали «исторические» названия: москаль и кацап («Кто не скачет, тот москаль!»). Но «ватник» постепенно, но уверенно вытесняет из повседневного лексикона эти «исторические» прозвания врагов.
Мем «ватник» впервые был введен российскими «нацдемами» несколько лет назад для обозначения своих противников. Ранее они использовали понятия «совки», «ордынцы» и «имперцы», но с появлением «ватника» именно это слово стало самым популярным. Значит, именно этот образ оказался наиболее точно выражающим суть противника российских национальных демократов. «Совки» слишком связаны с СССР — а в настоящей реальности советского становится все меньше. Да и называть «совком» человека, родившегося после распада страны, — крайне странно. Что же касается «ордынцев» и «имперцев», не говоря уж о «путинистах», то очевидно, что эти понятия не слишком хорошо характеризовали тех, кого нацдемы полагали главными своими врагами. Империя, разумеется, есть враг, но только империей враги нацдемов не исчерпываются, не говоря уж о Путине.
Впоследствии данный мем был подхвачен российскими либералами. «Ватник» оказался настолько удобным и точным определением врага и для них, поэтому либералы с радостью подхватили это слово и понесли по своим сайтам и блогам, далеко за пределы традиционной «нацдемовской тусовки». Удивительно, но то же можно сказать и об «украинских националистах», или «свидомых». Постепенный переход от «москалей» и «кацапов» к «ватникам» говорит о том, что для этих «националистов» именно те качества, что отражает этот мем, и являются основными признаками врага.
Основной особенностью понятия стала его довольно сильная социальная составляющая, выходящая за рамки чисто национального разделения. В головах сторонников Майдана сложился образ жителя Донбасса, как, с одной стороны, безвольного раба, выполняющего все приказания хозяев (Януковича, Ахметова и т. д.), вкалывающего за копейки на шахтах и заводах, а с другой стороны, наглого «гопника», человека с низкой культурой, люмпена, не способного приобщаться к истинным европейским ценностям и предпочитающего «сидеть на шее» у государства (миф о полной дотационности Донбасса). И не важно, что к реальному Донбассу этот образ может не иметь никакого отношения — образ врага был создан, и дальнейшая война пошла именно с этим образом. Так же неважна и очевидная противоречивость самой этой картины (с одной стороны — безропотно работает, с другой — сидит на шее). Она противоречива только в «классическом восприятии»; с точки зрения «утилизаторского общества», сложившегося на территории бывшего СССР, она вполне логична.
Именно в ситуации, когда важно не производство, а распределение уже созданного, важны те качества, которыми гипотетические «жители Донбасса» не обладают: умение быстро прореагировать на событие («качество реакции» тут не важно, пока «кусок» доступен, надо его хватать, а затем думать, что делать дальше), умение быстро ориентироваться на текущие тренды (чтобы оказаться там, где можно «ухватить»). На самом деле, с точки зрения «утилизатора» и унылый работяга, тянущий свою лямку на заводе, и «гопник» из подворотни, «отжимающий» мобилы, — одного поля ягоды. В конце концов, тот же «гопник», отсидев, станет «работягой» (если не помрет), но никогда не сможет занять место «распределителя» утилизируемых благ (особенно в условиях, когда эта утилизация связана с отношением так называемых «развитых стран» — США и ЕС, которые и выступают основными гарантами «утилизаторов»).
Именно с этим и оказалась связано разделение, произошедшее после Майдана. Он разделил тех, кто желал бы утилизировать «советское наследство», превратив его в свои ценности (продать, обменять на европейское гражданство, на вхождение в «клуб цивилизованных наций» и т. д.), и тех, кто желал бы продолжать использовать его для своей жизни. Это и есть базовое противоречие этого конфликта, как и большинства постсоветких конфликтов. Одни, например, хотят продать завод на лом, на вырученные деньги организовать «европейский бизнес», а другие хотят работать на этом заводе, получать зарплату — последние и будут «ватники».
То есть, под видом якобы национального скрывается социальная стратификация. Вместо «донбасской нации» или даже «русской нации», которая противостоит «нации украинской», как это заявляется официально, выступает совершенно иное деление: деление на разные места «утилизаторской пирамиды» — на тех «счастливчиков», которые оказались способными на «утилизацию», и на тех, кто к ней оказался непригоден, не вошел в состав «утилизаторов». Или хотя бы кажется, что неспособен, потому что именно в промышленных регионах зачастую оказывается проще «делать деньги», нежели в «европейских столицах», и уровень жизни там может быть достаточно высокий. Но при этом восприятие остается прежним — «промышленник», привязанный к производству в стране, где основные ценности сформированы в период господства «утилизаторов», остается человеком «второго сорта», даже если он получает большую зарплату.
Что же тут интересно? А вот что: место в «пирамиде утилизации» аналогично, по сути, месту в системе разделения труда. Это, по сути, есть его особая, специфичная форма, характерная для постсоветского пространства (в отличие от «традиционного капитализма»). Но суть ее остается той же: разделение на тех, кто получает всё от жизни легко, и тот, за счет кого осуществляется эта «легкость». Забавно, кстати, «зацикливание» наших «либералов» на потреблении — например, в связи с «санкциями» они постоянно выпячивают именно эту сторону данного явления (падение уровня потребления) в ущерб производству, которое просто выпадает из рассматриваемой реальности. Человек в данной системе ценностей выступает только потребителем, его «ипостась» как производителя (в которой он зарабатывает себе деньги на потребление) никого не волнует, она просто не существует в «либеральном» понятийном аппарате. Впрочем, это уже отдельная тема.
Пока же можно сказать, что налицо формирование особой, «квазиклассовой» системы миропонимания. «Квази» — потому что чисто классовая система в позднесоветское/постсоветское время считается «запрещенной», она связана с изначально плохим (с точки зрения антисоветизма) марксизмом, и, следовательно, является неверной. В течение всего времени господства антисоветской идеологии ее носители старательно обходили классовые проблемы, заменяя их другими, например, «морально-этическими» или даже биологическими: люди непригодны к свободе, они «генетические совки» и т. д. Но вот теперь, с идентификацией противников как «ватников», происходит связь их с определенным местом в системе разделения труда. Это еще не признание пролетариата как враждебного для буржуазии класса — нет, пока что еще идут рассуждения об общих (национальных) интересах и т. п. вещах. Но выделение «ватников» в отдельную категорию уже означает, что какая-то часть граждан уже открыто выводится за рамки «общего блага» и открыто заявляется, что именно за их счет и будет строиться будущее процветание. Причем довольно четко выделяются базовые признаки этой категории: принадлежность к производству и низкий уровень потребления.
Это еще не пролетарии — многие пытаются балансировать на культурной составляющей, на особости психологии «ватников», но при этом падение к классовой составляющей неминуемо (забавно, но, например, Путин к «ватникам» никогда не относится, хотя и является врагом и для либералов, и для «свидомых»). При этом любопытно, что сам мем постепенно теряет свою исключительно бранное значение — как это случилось в свое время с пролетариями (слово изначально означало голодранцы, не имеющие своей собственности, кроме потомства). Все чаще люди сами называют себя «ватниками», причем не меняя изначального смысла слова. Возможно, со временем коннотация слова изменится — и оно примет классовый оттенок.
Кстати, занятен и обратный процесс — введение в оборот понятия «креакл» — сокращение от «креативный класс», распостранение этого мема и изменение его значения — тоже в сторону большего классового соответствия. На самом деле, это также положительный процесс, свидетельствующий о постепенном возврате к классовой модели. Кроме того, введение понятия «креакл» позволяет вывести из «разновидности врагов» революции людей умственного труда, которые ранее обозначались понятием «интеллигент», преодолеть ложную дихотомию интеллигент/рабочий и перейти к пониманию настоящих врагов людей труда. Но об этом надо говорить отдельно…