Жара влюблённых гонит в лес…
…в поля… в луга… в зелёный морок,
где редкий луч крадётся вором сквозь строй теней и хвойных месс,
сквозь плен когтистой тишины, зажавшей свет в еловых лапах.
Иду на зов… на звук… на запах…
Так оживают наши сны.
И голос твой меня ведёт к живым урочищам янтарным,
петляя нитью Ариадны по кромке топей и болот.
…
Хруст.
Перевёрнутый июль.
Шкала сосновых вертикалей смолистой патокой стекает
по капле… мёдом…в вязкий нуль —
застыв
в начале всех начал,
как в точке краткого покоя,
чтоб после, маятник ускорив, ты вновь желанья раскачал
до лёгкой шаткости небес и пляски крон в июльской сини.
Твой шёпот всё невыносимей —
… мой бред… безумие… и крест…
…
Вот небо падает в глаза, и сосны кажутся распятьем.
Подол коротенького платья —
…намёк на право осязать…
ласкать… касаться… и скользить движеньем губ по нежной коже,
по кромке снов, по сгибу ножек —
куда ведёт незримо нить
наитий,
царственных щедрот,
бесчинств и тайных озарений —
от обнажённости коленей до откровения рот в рот.
…
Так лето вызрело вполне, имея выдержку и смелость
дарить нам чувственную спелость
на взрослой, солнечной волне,
дурманя запахами мир в дыму лазоревых соцветий.
Великий храм,
где тёплый ветер — адепт цветочных литургий,
послушник нежных лепестков в лиловых венчиках раскрытых.
И я во власти сладкой пытки смущаю стоном сей альков.
В горячей, алой пелене,
…в чаду полуденного зноя,
сочусь медовою росою — глубинной блажью по тебе.
…
Прощая жалу языка его намеренную дикость,
теку созревшей земляникой по снам… по пальцам… по губам…
Ты пьёшь надкушенную плоть,
…и мир пульсирует синхронно,
дрожа листвою в пьяных кронах, сведя до спазма небосовод.
И плавит в капельке смолы форелью бьющееся солнце,
когда сквозь крик дыханье рвётся,
…и в вечность падают стволы.