Сегодня я подбил Юрия Тарасовича оторваться от дачной рассады и съездить со мной за компанию в ИКЕЮ. Тарасычу хоть и под восемьдесят, но КГБэшная закалка еще держит при жизни — он с легкостью согласился, в надежде, на то, что там будут большие горшки для цветов.
Приехали.
Гуляем, высматриваем, оказались в детском отделе, и тут я впервые в жизни откровенно пожалел, что у меня в телефоне нет фотоаппарата.
Никогда раньше о нем даже не думал, а тут…
Ну, очень жаль.
Пересказывать словами сюжет для фотографии — дело неблагодарное, ну да деваться некуда, попрошу вас на минуточку вступить в общество слепых, закрыть глаза и представить себе эту сцену… нет, с закрыванием глаз я пожалуй увлекся, вы же еще читать должны.
Так вот, представьте себе высокую клетку набитую большими мягкими куклами, причем все куклы практически одинаковые, только поделенные на две расы: белые и негры.
А рядом с клеткой стоит малюсенький годовалый мальчуган, он вцепился в куклу-негритенка и изо всех сил старается вытащить ее на волю сквозь металлические прутья. Конечно же у мальчика ничего не выходит, но он очень, очень старается, тянет, кряхтит, в его глазах стоят слезы, наверняка он раньше никогда в жизни не видел чернокожую куклу, а потому воспринимает ее как чудо и по его личику видно, что это самый важный момент в его жизни, ведь и сам он что ни на есть, самый настоящий негритенок…
Мы постояли, поцокали языками, полюбовались этой жизненной трагедией, потом Тарасыч выудил куклу из клетки и вручил негритенку, а тут и его губастенькие родители подоспели.
Присел Юрий Тарасович на детскую кроватку, чтобы немного передохнуть, и после длинной паузы вдруг неожиданно печально сказал:
— Да, жаль, что у нас с тобой не было фотоаппарата, хорошая могла бы получится фотография, я даже деда своего вспомнил.
— Деда? А при чем тут ваш дед?
— Ни при чем, просто я тоже когда-то за фотоаппарат, готов был отдать руку или ногу…
Дело было в пятидесятом.
Я только что окончил школу и мой дедушка — ветеран Русско-японской войны, простой полуграмотный колхозник из-под Полтавы, приехал к нам в Киев и подарил мне фотоаппарат «ФЭД» — невиданное по тем временам счастье. Дед копил на него лет пять, не меньше, ведь тогда колхозникам денег совсем не платили.
Я, конечно, обложился книгами, купил ванночки, бачок для проявки, у товарища взял напрокат увеличитель и так целыми днями: бегал, снимал, проявлял и печатал.
Мечтал поскорее всему научится, чтобы в один прекрасный день, козырно приехать к деду, сфотографировать его и сделать большой портрет в деревянной рамке…
Осенью устроился на завод и с первой же зарплаты купил на толкучке патефон с пластинкой Карузо, прихватил фотоаппарат и на выходные помчался к деду в деревню.
Вышел из поезда, было уже совсем темно, автобусы не ходили, но мне повезло поймать попутку. Доехали до села, я полез расплачиваться, а шофер увидел мой «ФЭД» (он на ремешке болтался) и сказал:
— Парень, я с тебя денег не возьму, потому, что твоего деда знаю, давай лучше ты меня сфотографируй, а при случае фотку деду пришлешь, он мне отдаст.
В фотоаппарате у меня как раз оставалась пара кадров и я отказываться не стал, ведь для деда у меня была специально припасена целая пленка.
Вывел я шофера на улицу, поставил перед самыми фарами и пару раз «щелкнул». Попрощался и побежал к деду.
Но как вошел в хату, так сразу по запаху все и понял.
Только недавно ушел поп, он отпел моего дедушку.
Дед — худой и желтый лежал на своей кровати и умирал. Если бы не его длинная борода, он, наверное, выглядел бы еще страшнее. В хате сидели две старушки — соседки, но раз я приехал, то и они с легкой душой разошлись по домам.
Дед обрадовался мне, даже попытался улыбнуться, а я говорю:
— Дедушка, погоди умирать, я же должен тебя сфотографировать на твой фотоаппарат. Обещал — вот и приехал, а это, смотри, тебе подарок, будешь музыку заводить.
Дед собрал в кулак все силы, которых давно уже не было, и сказал:
— Юрка, если бы ты только знал, как я ждал и не хотел умирать без тебя, я молился чтобы только дожить и чтоб ты меня хоть разок сфотографировал.
Как же хорошо, теперь уже и не страшно… А ну, дай-ка мне там сорочку из шкафа и помоги одеться, не буду же я на фотографии, как покойник лежать.
Я кое-как одел его, усадил на кровать и подпер подушками, потом выключил свет и начал перезаряжать фотоаппарат, но вдруг перед самым моим носом зажглась настольная лампа и дедушка заботливо спросил:
— Юрчик, а чего ты там в темноте вошкаешься? Ты же так ничего не увидишь…
Я сидел с развернутой, засвеченной пленкой в руках, вся спина мокрая и я вообще не представлял, что дальше делать, ведь ближайший фотомагазин находился аж в Полтаве, да и тот до понедельника не работал. Тут уж не было смысла ни возмущаться, ни плакать. Зачем ему перед смертью вся эта ерунда?
Ясно, что ничего уже не поправить и дед помрет, так и не оставив ни одной фотографии после себя. Ни одной.
Я, конечно же «пощелкал» его для вида, прикрывшись фотоаппаратом и Карузо, чтобы дедушка не видел и не слышал моих слез, а сам деловито покрикивал:
— Так, не шевелись, снимаю, хорошо, улыбайся, молодец дед, еще раз…
И вдруг, кто-то сверху сжалился над нами и послал мне в голову гениальную мысль. Я потушил свет и опять зарядил в фотоаппарат старую, уже отснятую пленку и сделал новую попытку.
Вот так и осталась у меня последняя и единственная дедушкина фотография: улыбающийся незнакомый шофер, а сквозь него, как с того света проглядывает мой дед со смертельно уставшими глазами. Зато живой…
…Тарасыч поднялся с кроватки и, не оборачиваясь, отправился искать отдел для садоводов, он шел, стараясь, чтобы я не видел его лица.
Я делал примерно то же самое…