На главной площади тысячелетнего города стоит гранитная пирамида, возведенная по образу и подобию жертвенных пирамид индейцев майя; внутри в хрустальном гробу покоится мумия Великого Вождя — человека, возведенного в боги.
Об этом человеке известно, что он был плешив и картав; что любил одну женщину, а жил с другой; что был бездетен; что в ранней юности потерял старшего брата и всю жизнь мстил его палачам; что умер от сифилиса.
Был умен и жесток, беспринципен и напорист; был талантливым интриганом и умел увлечь. Научился сам и других научил относиться к живым людям как к гвоздям; обещая избавление пятой части народа, исковеркал судьбы всем прочим; переиначил мир.
С прежним богом он боролся отчаянно и беспощадно, любыми способами выковыривая его из человеческих умов, проповедников его уничтожая и сжигая его храмы; но не потому, что хотел сам занять и его престол, а просто оттого, что прежний бог поддерживал прежних правителей. Сам же этот человек божеством стать не стремился, не хотел для себя и жизни после смерти; точно не такой, какая его постигла.
Кончил он скверно: сифилис сначала сожрал его душу, и только потом доглодал тело. Человека, едва победившего всех своих врагов и всего лишь чуть побывшего всесильным, одолели соратники. Заточили его в подмосковных Горках, обернули в плед, пичкали с ложки и подмахивали его сухой безвольной рукой любые удобные бумаги. Фотографировались с ним; и плевали тайком в его стеклянные глаза, якобы чтобы протереть и вернуть им живой блеск хотя бы на снимках.
И уже тогда, не дожидаясь его смерти, начали его бальзамировать; уже тогда стали уващивать выпотрошенную равнодушную куклу, еще живую, но беспомощную — и потому все равно что мертвую — мифами, легендами, сказками; стали водить вокруг дышащей мумии хороводы, а потом и боготворить ее.
Он не мог сопротивляться — и они сделали из него себе такого бога, как им было подходяще. Тысячи иконописцев были комиссованы, чтобы запечатлеть его лик — лобастый, плешивый, не героический вовсе — на десятках тысяч образов, и оглавно, и оплечно, и огрудно, и в полный рост на броневике, решительным, страстным, жертвенным…
А когда и тело его наконец отказало, началась подлинная вакханалия: статуи его были воздвигнуты повсеместно, иконы его были водружены и в школьных классах, и в сельсоветах, и в царских дворцах, и в жреческих кабинетах, потому что созданная им партия уже превратилась в Партию, в жреческую касту, проводника и проповедника новой религии.
Из него достали все внутренние органы и разобрали по хранилищам: тут мозг в банке, тут печень в сосуде; набили полости тела чем там их положено набивать; один кулачок сжали, другой расслабили; навели румянец — будто жив он, жив, просто уснул — и присобачили к чучелу целый НИИ, который должен был бдеть о его сохранности.
Слепой не заметит сходства между Мавзолеем и майянскими пирамидами; слепой не увидит в его портретах икон, а в съездах с их сложным церемониалом — церковных соборов; а в обещании коммунизма — обещание рая. И вся страна выколола себе глаза.
Его исторический образ, конечно, так же выпотрошили и забальзамировали, как и его тело. Он стал свят и непогрешим, всемудр и всеведущ, он пророчествовал и не знал поражений. Был человек, а осталась одна оболочка.
Румяная, как корка от пирога, хрупкая и пустая. Живого человека в нем позволено было видеть только малым детям: для них писатели сконструировали заводного кудрявого мальчика-куклу, им мумия улыбалась с прищуром.
Для прочих он был богом, подлинным и единственным, и написанное им сделалось новейшим заветом. Им прикрывался Сатанаил-Сталин, выворачивая мир наизнанку, и те, кто шел за Сталиным, и те, кто шли за ними. На его полых плечах лежала вся громадная страна; в него верили и ему молились. Только он никого не слушал: не слышал.
И по сей день борются не с тем человеком, а с богом, которого из него набили; когда Майдан рушит молельный камень в виде лысого бородатого мужчины — это, конечно, богоборчество; потому что и Майдан, как коммунисты, верит втайне в способность бога-самозванца осаживать, удерживать историю — и потому крушит его идолы.
А наша страна живет так, будто и не замечает, что на главной ее площади зиждется жертвенная пирамида доклассической эпохи, а в ней в хрустальном гробу покоится мумия Великого Вождя; ну, Ленин и Ленин — что тут абсурдного? А правители боятся трогать ее, словно есть какое-то проклятие Ильича, запрещающее разорять его гробницу.
Нет такого проклятия. Потому что нет такого бога. Есть использованный своими соратниками несчастный человек — рыжий, плешивый, картавый, мстивший за брата, любивший некрасивых женщин, замахнувшийся на старых и вечных богов и расплатившийся своей душой. Все соратники сгинули и сгнили уже полвека как, а он все лежит, отбывает.
Когда я был маленьким, думал: вот скоро ученые изобретут воскрешение, и первым делом, конечно, надо будет вернуть к жизни дедушку Ленина. Потому что нет человека лучше.
Сегодня думаю так: надо его пожалеть и отпустить. Может, он и не заслужил покоя, зато все мы заслужили.