Исповедь грешника

Друзья! заранее прошу прощенья,
Быть может, и не время вспоминать,
А я вот вспомнил, вспомнил всё мгновенно Деревню нашу, дом, отца и мать.
Отец и мать, мне часто говорили:
«Сыночек, милый, к Богу обратись».
И ежедневно обо мне молились,
Но я любил совсем другую жизнь.
Вино, друзья и сотни развлечений
Мне ослепили сердце и глаза.
И ослеплённый, с диким наслажденьем
Смотрел я в рюмку, а не в небеса.
Молитвы для меня страшнее яда были
О Боге я и слышать не хотел.
Летели дни… я жил в грязи и пыли…
И думал я, что это мой удел.
Мне не забыть, наверное, вовеки
Тот страшный день — отец мой умирал,
Из материнских глаз слёз вытекали реки,
А я стоял хмельной и хохотал:
«Ну где же Бог твой? Что ж Он не спасает?
Он — Исцелитель — что ж ты не встаёшь?!
Без Бога люди тоже умирают,
— И ты, отец, как все, в земле сгниёшь».
Он улыбнулся и сказал сердечно:
«Я жив ещё, а ты, сынок, мертвец.
Но знай, что мёртвым ты не будешь вечно,
И скоро воскресит тебя Творец»!
Отца похоронили… Мать молилась,
Втройне молилась о душе моей.
Потоки слёз, что за меня пролились
Я буду помнить до скончанья дней!
Ну, а тогда я думал по — другому…
Была противней мать мне с каждым днём,
И вот, однажды, я ушёл из дома,
Глубокой ночью, словно вор, тайком.
Тогда кричал я: «Вот она, свобода!
Теперь я волен в мыслях и делах»…
Не знал тогда я то, что жизнь — это болото,
Ступил на кочку — и увяз в грехах.
И жизнь меня, как щепку закружила
В водовороте суеты и зла.
Сначала хорошо кружиться было,
Но вскоре заболела голова.
И вскоре стал ужасной, страшной мукой
Мне каждый круг и каждый оборот,
Я волю напрягал, ум и — до боли — руки,
Но жизнь — водоворот, водоворот…
Друзья — о, лживое, обманчивое слово!
Водоворота самый первый круг.
О, если б жизнь моя могла начаться снова
— Со мною б был единственный и самый лучший друг!
Круг развлечений, в золото одетый,
Меня своим сияньем ослепил.
Я был слепцом, не видел рядом света
И в страшном мраке по теченью плыл.
Вино — источник зла и тысячи лишений… «Приятный круг» — о, скольких он сгубил!
Но есть Источник счастья и спасенья
— Не пил я из него, я из бутылки пил.
Но кто же мог спасти меня от смерти,
От всех грехов, влекущих так на дно?
Не человек, не человек, поверьте!
Ответьте, кто же? Ну ответьте, кто?!
Метался я, не находя ответа.
И вот однажды летом, в сильный дождь
На улице я друга встретил.
Увидев земляка, почувствовал я дрожь.
Предстал передо мною милый образ:
Глаза печальные и мокрые всегда
Забилось сердце, задрожал мой голос,
А вырвались бездушные слова.
«Ну, как там мать, меня хоть вспоминает? Наверное, давно уж прокляла?
Хотел заехать всё, да время не хватает,
Сам понимаешь, то работа, то дела».
«Дела, работа… Помолчал бы лучше
— Дела твои не трудно угадать!
Я расскажу, ты только сердцем слушай
Про то, как „позабыла“ тебя мать.
Когда сбежал ты, мать твоя от горя
Вся поседела — ведь тобой жила.
И каждый день, в любую непогоду
Шла на распутье и тебя ждала.
И простирая свои руки к Богу,
Молясь во имя пролитой крови,
Она стояла влитая в дорогу,
Столпом надежды, веры и любви.
Ну, а когда стоять была не в силах,
Когда она в постель совсем слегла
— Кровать к окну подвинуть попросила,
Смотрела на дорогу и ждала…»
Его слова стремительным порывом
С души сорвали равнодушье в раз.
Я задрожал и прошептал пугливо:
«Скажи, что с ней? Она жива сейчас?»
«Сейчас — не знаю… Уезжал — дышала…
В её бреду услышал я слова:
Сыночек, милый, ты пришёл? Я знала!..
А ты, — работа, говоришь, дела».
Я побежал, подстёгнутый как плетью
Одним желаньем, жгущим как огнём,
Увидеть мать, не опоздать, успеть бы Успеть пред ней, раскаяться во всём!
Вокзал и поезд… И одно лишь слово
В висках стучало молота сильней,
Хотел не думать, но напрасно — снова,
Я слышал лишь одно: «Скорей! скорей!»
Вот поезд стал. Я вышел.
От волненья Меня трясло, и что-то жгло в груди.
Я в ночь шагнул дрожащей, страшной тенью
От пламени горевшего внутри…
Знакомая дорога и деревья, Но только не знакомый сердца стук…
Вот кладбище, за кладбищем — деревня.
Могилы… И отца я вспомнил вдруг.
И ноги как-то сами повернули…
И в тишине, зашелестев листвой,
Меня к его могиле потянули
Заросшей и заброшенной тропой.
Я шёл, до боли напрягая зренье.
Знакомая берёзка — значит, здесь…
Впервые в жизни встал я на колени
- Обжёг щеку холодный, мокрый крест.
«Отец, прости безумную ошибку!
Ты прав! Ты жив — я слышу шепот губ.
Стоишь ты предо мной, твоя улыбка…
А я — зловонный, сгнивший, мерзкий труп.
Но я заботой и любовью к маме
Сотру всё прошлое, клянусь тебе!
И ты мой папа, будешь в сердце с нами…
А если?.. Если мать уже в земле?!»
И сердце снова бешено забилось.
Я оглянулся… Тьма, ни зги кругом.
И вдруг — луна… Окрестность осветилась
И я увидел рядом свежий холм.
Да, лишь луна и звёзды только знают,
Как я со стоном на могилу пал
И мамин холмик обнимал, рыдая,
И землю по сыновьи целовал:
«Ты слышишь, мамочка? Прости родная!
Не надо, не молчи, открой уста!
Давай молиться вместе, дорогая,
Встань, мама, слышишь, умоляю, встань!»
Но холм молчал, дыша могильным тленьем,
Кругом — ни звука, словно мир уснул.
И вдруг я вспомнил, кто мне даст прощенье
— И с воплем к небу руки протянул!..
И эта ночь, последней стала ночью
В моей безбожной жизненной ночи
— Она открыла мне слепые очи,
И я увидел новый, Божий мир.
С тех пор живу я с Господом Иисусом,
Моя в Нём радость, счастье, чистота!
И ни кому сказать не побоюсь я,
Что я не мыслю жизни без Христа.
Когда я вижу пред собой картину:
Заплаканную, сгорбленную мать,
А рядом — гордого, напыщенного сына,
От всей души мне хочется сказать:
«Вы, матери, имеющие сына,
Прострите ваши руки к небесам
— И верьте, что молитвы ваши в силах
Творить и после смерти чудеса!..
Вы, сыновья, забывшие о Боге,
Взгляните на молящуюся мать
И встаньте рядом, чтоб в своей дороге
Вам эти слёзы не пришлось пожать!»

Николай Шалатовский…
Вот запоздалый мой постскриптум,
Письмо во мрак небытия.
Короткий адрес: Вечность, МАМЕ.
Обратный адрес: СЫН, Земля.
Я мысленно пишу ночами
Немую исповедь свою,
Всю хронику твоей печали
В проекции на жизнь мою.
Как сердце тайно окуналось
В болото пошлости и лжи,
Натужной радостью пытаясь
Больную совесть заглушить.
Мой выбор — грешная свобода.
Но, в сущности, я стал рабом,
Быть не таким как все стеснялся
И враждовал с твоим Христом.
Он был моим в далеком детстве,
Но двор активно отвергал
Моей религии наследство,
И я противиться не стал.
Я помню дерзкие порывы
Винить в жестокости Творца,
И слово скверное впервые
Прилипшее к моим устам.
Мои языческие храмы — бордель,
Бутылка, наркота…
Кругами в безысходность ада,
Снижалась в кутежах душа.
И молча мне во след чернела
Твоих бессонных глаз тоска.
Ты верила уже сверх веры
И вопреки всему ждала.
О, кто сказал, что ад — посмертно
Присудят тем, кто скверно жил,
И разве ужас есть безмерней,
Чем тот, что я тогда испил?
Реальный ад — он в этой жизни,
Мой мир, откуда изгнан Бог,
Он — вседозволенности тризна
И тяжкий, совести оброк.
Он — вакуум горького удушья,
Опустошенности предел…
Христос, спасая наши души,
Полдня агонию терпел,
А ты брела десятилетья
В моем немыслимом аду,
Сквозь пламя боли, пламя грусти,
В унынье душном, как в дыму.
И на руках усталой веры
Ты вынесла меня на свет,
Ты вынесла, сдавали нервы,
Казалось, в этом смысла нет.
Но силою твоей молитвы
Меня коснулась благодать,
С которою все силы ада
Бессильны были совладать.

Могила мамы…

Подвиг жизни свершен,
— уснула смертным сном
Сестра Святого Милосердия
В борьбе между добром и злом.
Всем матерям,
Кто на коленях приносят к Богу сыновей,
Пусть даст Господь без меры веры
В неравной битве за детей.
Пусть Небо исцелит их раны,
Подарит радость их сердцам…
Увидимся с тобою, мама! До встречи ТАМ.