Суть не в том, чтоб не лезть под поезд
или знак «Не влезай — убьет».
Просто ты ведь не Нео — то есть, не вопи потом, как койот. Жизнь не в жизнь без адреналина, тока, экшена, аж свербит — значит, будет кроваво, длинно, глазки вылезут из орбит.
Дух захватывало, прохладца прошибала — в такой связи,
раз приспичило покататься, теперь санки свои вози.
Без кишок на клавиатуру и истерик по смс —
да, осознанно или сдуру, ты за этим туда и лез.
Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы —
чтоб ходить сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы.
Ты затем с ним и говорила, и делила постель одну —
чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто идешь ко дну. Ты еще одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он еще один верный способ остро чуять себя живой.
Тебя что, не предупреждали, что потом тошнота и дрожь?
Мы ж такие видали дали, что не очень-то и дойдешь.
Мы такие видали виды, что аж скручивало в груди;
ну какие теперь обиды, когда все уже позади.
Это матч; среди кандидаток были хищницы еще те —
и слетели; а с ним всегда так — со щитом или на щите.
Тебе дали им надышаться; кислородная маска тьмы,
слов, парфюма, простого шанса, что какое-то будет «мы», блюза, осени, смеха, пиццы на Садовой, вина, такси, —
дай откашляться, Бог, отпиться, иже еси на небеси, —
тебя гладили, воскрешая, вынимая из катастроф,
в тебе жили, опустошая, дров подкидывая и строф;
маски нет. Чем не хороша я, ну ответь же мне, Боже мой, — только ты ведь уже большая, не пора ли дышать самой.
Бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив.
Отношения как анамнез, возвращенья — как рецидив.
Что тебе остается? С полки взять пинцетик; сядь, извлеки
эти стеклышки все, осколки, блики, отклики, угольки.
Разгрызи эту горечь с кофе, до молекулок, до частиц —
он сидит, повернувшись в профиль, держит солнце между ресниц.
Он звонит, у него тяжелый день — щетину свою скребя:
«я нашел у скамейки желудь, вот, и кстати люблю тебя».
Эти песенки, «вот теперь уж я весь твой», «ну ты там держись».
Все сокровища. Не поверишь, но их хватит тебе на жизнь.