Ночью лёд сковывает лужи. Пёс в конуре под утро не хочет шевелиться, сохраняет тепло, но всё же поднимается, чтобы уткнуться минут на пять носом в жестяную миску, заглатывать куски тёплой картошки, моркови. Мясо дают редко, его надо заслужить. Вот по большим праздникам…
День проходит спокойно, — нет назойливой осы, что кружит вокруг морды, нет криков и беготни по двору хозяйских детей… Уже реже хозяйка выпускает кур, чтобы те пощипали, ещё оставшуюся с лета, траву.
Следующей ночью становится ещё тоскливее. Сине-чёрное небо, медленно идущие флотилии облаков, да бледные, холодные звёзды… Лапы начинают мёрзнуть, их приходится прятать под туловище, прижимать к телу хвост. Далеко за дворами слышится слаженный вой. В ответ раздаётся брехание собак. Кто прав? Здесь, утром хозяин принесёт размоченную в остатках супа краюшку хлеба, а там воля… Здесь, в самый лютый мороз, хозяин может сжалиться и увести в сени, привязать верёвкой к стальному кольцу в стене… Тут тепло, рядом идёт жизнь. Где-то за стеной лишь колючий снег и голые ветви деревьев, кустарников, что порой преграждают путь, а то и выдирают на память о тебе клоки шерсти.
Сужается круг жизни, — теперь это лишь пара прижавшихся поближе друг к другу домиков, коптящих трубами и без того чёрное небо. Опять кружит снег.
Это время, что отпущено тёмной стороне души. Как пойдёт на этот год? До весны Её Час. Земля смёрзлась, окостенела. Знающий человек говорил, что до весны теперь не покажется из своей норы вертлявый бесёнок, не прыгнет под копыта лошади, не уведёт у мужика краюшку хлеба в поле, притворяясь мелким лесным зверем… Так-то оно так, но есть что-то неотвратимое в этом времени. Приближение Её чувствовали и зверь и человек, мелкая «нечисть» же, запертая её дыханием, хорохорилась и смотрела нагловатыми глазками: что же будет теперь? А она не торопилась, ещё не были укрыты белоснежным покрывалом поля, не примерили белоснежные шубы деревья, не скрылись ещё дороги, и то тут, то там были видны глубокие колеи от тележных колёс.
Под утро снег укрыл землю.
***
Морена ступала по заснеженному полю, верные слуги, — северные ветры, поддерживали края её белого плаща. Позади богини оставался ровный, без единого следа, белоснежный ковёр. Приблизились домики, тонкой струйкой поднимался над крышами домов, из печной трубы, серый дым, отблеском на стёклах плясал свет от ламп, освещавших дома изнутри. Люди готовились ко сну: взбивали подушки из лебяжьего пуха, а то и просто несколько раз ровняли старый скособочившийся матрац на прогнувшейся посерёдке кровати, ворошили угли в печке, ждали, когда потухнет последний и закрывали заслонки. Гас в домах свет, постепенно домики изнутри и снаружи обступала тьма.
Богиня обошла почти все дворы, лишь на минуту задержалась у окна одного дома… В неярком свете, что дают звёзды, да отражает снег, сквозь двойные рамы, была видна небольшая кроватка. Чьи-то ручки удерживали край одеяла. Пододеяльник с другой стороны был обмусоленным, словно ребёнок долго искал что-то родное и тёплое, но постепенно отвык, и лишь на подсознании дремала ещё старая, как мир, потребность.
Морена коснулась ладонью стекла, и тень улыбки скользнула по её лицу: девочка была одной из наследниц. Где-то в груди девочки «горела» маленькая чёрная искорка-уголёк, иногда вспыхивая то фиолетовыми, жёлтыми или зелёными всполохами. Девочка заворочалась во сне, словно ища нужную для сна позу, маленькие нежные ручки разбежались, — одна потянулась и обняла одеяло, а другая скользнула под щёчку. Ребёнок довольно засопел.
Богиня улыбнулась и отвела руку от стекла, где иней уже соткался в причудливый узор, словно будущий путь человечка. Отдалялся, а вскоре и потерялся вдали дом, вновь послышалась одинокая волчья песня. Морена шла твёрдо, а лучший оркестр в мире вторил её шагам.
Сейчас Волчье время. Тебе нужно набраться сил, встать…
И искорка будет послушно расти…