Трагедия капитана Эдуарда Ульмана.

Коротко о том, что случилось во второй половине дня 11 января 2002 года у разрушенной кошары на дороге Шатой—Дай-Нохч—Келой. В этот день у селения Дай в Шатойском районе Чечни проводилась масштабная операция Объединенной группировки войск на Северном Кавказе (ОГВС). В операции принимали участие около полутысячи военнослужащих — минометная батарея, мотострелковый батальон, бойцы шатойской комендатуры, шесть групп спецназа ГРУ, военная авиация. Цель — поимка или уничтожение тогда еще живого Хаттаба, который, по оперативной информации, находился в селе Дай с 15 боевиками-арабами. Боевики могли передвигаться на легковом автомобиле. Капитан Ульман командовал одной из шести групп спецназа. Ему приказали организовать засаду на дороге. Около 14 часов спецназовцы Ульмана десантировались с вертолета в указанном месте и заняли позицию. Через двадцать минут на дороге появился «уазик"-внедорожник, в котором, как позже выяснилось, ехали шесть человек. Спецназ попытался его остановить, водитель не отреагировал. Ульман приказал открыть огонь по машине, после чего она остановилась. Во время обстрела один из пассажиров — 70-летний директор Нохч-Келойской школы Саид Аласханов был убит, еще двое (в том числе пожилая женщина Зайнаб Джаватханова) — ранены. Ульман доложил о случившемся по рации на временный пункт управления (ВПУ) майору Перелевскому — оперативному офицеру от спецназа при руководителе операции — полковнике Владимире Плотникове. Через два часа Перелевский приказал Ульману уничтожить всех оставшихся в живых и „уазик“. Ульман приказ выполнил — людей расстрелял, а машину подорвал и сжег, сложив в нее трупы расстрелянных. В результате капитана Ульмана, лейтенанта Калаганского и прапорщика Воеводина отдали под суд за убийство, превышение должностных полномочий и умышленное уничтожение чужого имущества, а майора Перелевского — за подстрекательство и пособничество.
Обвинение настаивало, что Ульман пытался скрыть следы совершенного им преступления, поэтому уничтожил свидетелей и машину.
Защита уверяла, что Ульман выполнял приказ руководителя операции, полковника Владимира Плотникова, переданный через Перелевского.
Владимир Плотников отрицал, что отдавал приказы спецназу.
Я не присутствовал на всем процессе и поэтому не мог понять, как присяжные могли оправдать людей, которым предъявлено такое обвинение. Я не мог понять спокойствия Ульмана. Я не сомневался, что Ульман — чудовище, но хотелось измерить глубину его бесчеловечности. Я решил поговорить с Ульманом, не надеясь на его согласие. Действующие спецназовцы ГРУ интервью не дают, и раньше капитан ни с кем не откровенничал.- Вадим Речкалов журналист МК
Эдуард Улман— Я выполнял приказ. Если действовать не по приказу, а исходя из здравого смысла — это уже не армия. Помню одну свою попытку усомниться в приказе. Чечня, идем ночью в горах. Тьма такая, что на расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Связываемся по рации с командиром. Так и так, ничего не видно, движение невозможно. А он отвечает: „Проковыряйте дырки в глазах и следуйте дальше!“
— Чем же плох здравый смысл?
— Дело в том, что подчиненный не знает всего замысла операции. Он известен только руководителю. Мне кажется, что разумнее поступить так, но если мои „разумные“ действия противоречат замыслу всей операции, то этот замысел рухнет, операция провалится, погибнут люди. Поэтому приказы сначала выполняются. Вот представьте армию как единый человеческий организм. Руководитель спецоперации — это голова. А я рука. Очень жесткая рука, которая, не раздумывая, действует по приказу.
— В том числе и преступные?
— Я не знал, что мне отдали преступный приказ.
Ульман, непосредственно о задержании Уазика— У меня была самая лучшая подготовка в группе, а значит, если в „уазике“ сидели боевики, у меня был шанс остаться в живых. Главное — не поймать первую пулю. „Уазик“ продолжал движение, я встал на одно колено, сделал из автомата предупредительный выстрел в воздух и еще несколько выстрелов по ходу машины. Автоматный магазин снаряжается так: три обычных патрона, один трассирующий. Водитель „уазика“ видел мои трассеры, которые легли справа по ходу машины, видел, что в его сторону стреляют, но вместо того, чтоб остановиться, прибавил газу. Я слышал, как он добавил обороты. И после этого отдал приказ: „Группа, огонь!“. Я не сомневался, что в машине боевики. Бойцы начали стрелять. Брызнуло правое переднее стекло, „уазик“ клюнул носом и остановился. Я скомандовал прекратить огонь. Мы окружили машину, скомандовали всем выйти. Вышли пятеро человек. Первое, что я испытал, — удивление. Из обстрелянного „уазика“ вышли пятеро живых человек. При такой плотности огня все должны были погибнуть.
Люди вышли из машины с поднятыми руками — я оценил их как неопасные цели. Приказал оказать раненым помощь, отконвоировать задержанных в ложбину, охранять, осмотреть машину. Доложил на ВПУ о случившемся. Мне приказали передать их паспортные данные. Я передавал их примерно полчаса по буквам, Аласханов — Андрей, Леонид, Андрей, Сергей и т. д. Попросил разрешения сменить место дислокации. Мне приказали оставаться на месте и досматривать проезжающие машины. То есть нас одним махом лишили всех преимуществ разведгруппы — скрытности и внезапности — и превратили в легковооруженное пехотное подразделение, у которого даже бронетехники нет. Кроме того, в наши функции не входит досмотр машин, мы не милиционеры. Я не знаю толком реквизитов документов, а поэтому не могу проверить их как положено. Но это был приказ, и я ему подчинился. Еще четыре машины проехали. Мы их остановили, досмотрели. Посоветовали дальше не ехать, потому что неизвестно, что там дальше творится.
— Зачем вы расстреляли задержанных?
— Мне приказали. По-моему, этот приказ пришел около 8 вечера. Но в деле написано „около 17″, пусть будет так. Оперативный офицер Перелевский передал мне: „У тебя шесть двухсотых“. Двухсотый — это значит труп. Я говорю: не понял, повтори. „Повторяю: у тебя шесть двухсотых“. Я опять говорю: не понял, мне что, всех их уничтожить? „Да“. И тут я перестал сомневаться, что в „уазике“ ехали боевики. В принципе стандартная разведгруппа — женщина и старик для прикрытия. И они представляют очень серьезную опасность, если их приказывают уничтожить. Я объявил бойцам приказ руководства, назначил подгруппу уничтожения — лейтенанта Калаганского и прапорщика Воеводина.
— Теперь вы знаете, какой был общий замысел той спецоперации?
— Такой тупой организации спецоперации я не припомню. Этот самый полковник Плотников, по моей информации, вообще военный экономист, такого за всю чеченскую войну не было, чтобы спецоперацией руководил военный экономист. Я не знал, что творится сбоку, сзади, спереди от меня. Взаимодействия с другими частями никакого. Нас там чуть пехота на бронетранспортере не задавила. Я им говорю: ребята, туда не стреляйте, там мы работаем. А они мне отвечают: а вы своим скажите, чтоб они вон туда не стреляли — там мы, а третьи говорят: не стреляйте туда. И так друг другу передают. Слоеный пирог, непонятно, как друг друга не перебили. Если бы операция была подготовлена, то, может, и засада у меня была в другом месте, подорвал бы дерево пластитом, дорогу перегородил естественным препятствием. Жалко, что люди пострадали. Жалко.
Попробуем разобраться, что произошло. Считается, что „дело Ульмана“ продемонстрировало всему миру жестокость отдельных российских военных по отношению к мирному населению. Однако это дело принципиально отличается от других злодеяний типа „дела Буданова“ и массы ему подобных. Спецназовцы находились на боевой задаче, были трезвы и не допустили никакой самодеятельности. Ульман послушно действовал в рамках целой системы, не отступая от ее требований ни на йоту, и невольно продемонстрировал всем, что может случиться, если беспрекословно выполнять приказы этой системы. Фактически „дело Ульмана“ показало, насколько опасен для нашей армии дисциплинированный воин, готовый выполнить приказ. Опасен потому, что этот приказ порой оказывается бесчеловечным и глупым. Ульману бы наплевать на приказы начальства и не выполнять свой долг с таким рвением, и все бы обошлось. Разведчики спокойно пропустили бы „уазик“, так как вышестоящие командиры использовали их явно по-дурацки, заставив исполнять две взаимоисключающие задачи — блокирование дороги и засаду. И, уж конечно, никогда бы не стали просто так расстреливать безоружных. Разведчики бы втирали очки своим командирам по рации, а сами бы действовали автономно, заботясь не об общем замысле руководителя, а исключительно о собственной безопасности.
И присяжные это поняли. Поэтому они не хотят наказывать разведчиков.
В конце февраля, после двух тщетных попыток посадить Ульмана, сестра одного из расстрелянных, Кока Тубурова, и президент Чечни Алу Алханов написали запрос в Конституционный суд Российской Федерации. Они требовали справедливого суда над Ульманом, что, по их мнению, возможно только в том случае, если убийцу чеченцев будут судить присяжные, набранные из жителей Чечни.
По сути Тубурова и Алханов требовали для Ульмана специального этнического трибунала. Выражение „жители республики“ в нынешней мононациональной Чечне означает „чеченцы“. Подразумевается, что присяжные иных национальностей встанут на сторону убийцы в силу своей несомненной ксенофобии. Столь архаичный подход к делу тем не менее нашел понимание на Ильинке. Как сказано в решении КС, набор присяжных из других регионов для слушания дел о преступлениях, совершенных в Чечне, ставит российских граждан в неравное положение. „Такой отбор создавал бы опасность произвольного формирования коллегии присяжных заседателей… тем самым не обеспечивал бы справедливого разбирательства беспристрастным судом…“. То есть КС заподозрил всех нечеченцев — потенциальных присяжных в возможной пристрастности. И сделал вывод: до 1 января 2007 года, пока в Чечне не заработает собственный суд присяжных, тяжкие преступления против жизни должны рассматриваться коллегиями в составе трех профессиональных судей.
Таким образом в деле Ульмана поставлена точка. Дальше будет так. В апреле сформируют состав суда, в мае начнется процесс, и уже к концу лета, в расслабленную пору отпускного бесчувствия, капитана тихо посадят за организацию и руководство умышленным убийством шестерых человек, находящихся в беспомощном состоянии, совершенным общеопасным способом группой лиц по предварительному сговору с целью скрыть другое преступление, а кроме этого за умышленное уничтожение чужого имущества путем взрыва и поджога и, наконец, за превышение должностных полномочий с применением насилия и оружия. Лет шестнадцать дадут самому Ульману. По десятке его бойцам — Калаганскому и Воеводину. И лет пять — оперативному офицеру майору Перелевскому.
Если же по какой-то причине процесс вдруг затянется, то не за горами январь 2007 года — присяжная Чечня и обвинительный вердикт.
В любом случае свершится грандиозная несправедливость, которая вполне устроит и чеченцев, и правозащитников, и мировое сообщество, и Главную военную прокуратуру, и военный суд, и настоящих, так и не пойманных, убийц.
Древний вайнахский обычай
Сваливая всю вину на Ульмана, штабные защищают свои шкуры. Сваливая всю вину на Ульмана, власть руками ГВП, КС и военного окружного суда спасает свою репутацию. Но чеченцы-то почему в одного Ульмана вцепились? Почему потерпевшие, два года просидевшие в суде и все слышавшие, не требуют посадить в клетку к Ульману генералов и полковников, спланировавших бойню у села Дай?
Грозненский адвокат, чеченец по национальности, объяснил мне это на примере из туземной жизни:
— Старопромысловское шоссе в Грозном знаешь? Поворот на 36-й участок? Вот представь. По левому крайнему ряду едет автобус. В том же направлении позади по правому ряду едет легковая „Вольво“. На перекрестке водитель автобуса резко поворачивает направо, „Вольво“ врезается ему в бок, отлетает на обочину и убивает прохожего. Так вот родственники убитого предъявили претензии не к водителю автобуса, который нарушил правила, а к водителю „Вольво“, который, по правилам, вроде и не виноват. Потому что по нашим древним вайнахским обычаям прежде всего виновен тот, кто непосредственно нанес смертельный удар.
— Если вы ставите свои обычаи выше общепринятых правил, — ответил я, — то чего вы лезете в наши суды! Хватайте кинжалы, поезжайте в Сибирь, в бригаду спецназа, и там разбирайтесь с Ульманом по понятиям.
Чеченец подумал и сказал:
— На самом деле все проще. С водителя „Вольво“ есть что взять. А что возьмешь с рейсового автобуса?
Так у чеченцев и с Ульманом. Чуют, что капитана сдают. Чуют реальную цель. А генералов чеченцам не отдадут, еще ни одного не отдали. Чеченцы это понимают и согласны на капитана.
Черезвычайно интересна позиция правозащитников из Мемориала
Глава правозащитного центра „Мемориал“ Олег Орлов самым первым похвалил постановление Конституционного суда. Раньше Алханова и Кадырова. „Это решение — вполне справедливое, — заявил Орлов Интерфаксу. И добавил: — Понятно, что полноценно такие дела должны рассматриваться с участием присяжных из Чеченской Республики. Но, пока там нет суда присяжных, как временная мера — это вполне справедливо“.
Я никогда не обращался к Орлову за комментариями по ситуации в Чечне, считая „Мемориал“ маргинальной организацией. Но на одном мероприятии на меня набросился директор Сахаровского центра Юрий Самодуров. „Вот вы Ульмана защищаете, — упрекнул меня Самодуров, — а позвонили бы лучше Орлову. Он всю его вину доказал юридически“. Я позвонил. Орлов меня принял и очень толково объяснил, какие международные конвенции нарушил капитан Ульман.
— Олег Петрович, все эти конвенции точно так же нарушили начальники Ульмана. От командующего Молтенского, подписавшего директиву об операции, до полковника Золотарева — офицера группировки, планировавшего работу спецназа. И нарушили они их гораздо раньше Ульмана. И если бы они их не нарушили, то и Ульман бы никого не убил. Так, может, начать с них?
— На мой взгляд, ситуация должна быть такая, — ответил Орлов. — Ульман, безусловно, должен быть осужден, иначе это приведет к страшной цепной реакции. Масса людей по всей России, ссылаясь на приказ, совершат преступления. Но после того, как деяние Ульмана будет признано уголовно наказуемым, потерпевшие, по идее, должны требовать дальнейшего расследования.
— Да ведь не будет этого, Олег Петрович. Ульмана посадят, и уголовное дело уйдет в архив. Чтобы осудить всех виновных, надо начинать с другого конца, со штаба группировки. Все доказательства есть — директивы, приказы, отчеты… Операция документировалась.
— Хорошая, правильная идея, — похвалил меня Орлов. — Вы, наверное, правы. Я буду просить и добиваться, рекомендовать нашему адвокату, который в этом деле защищает права потерпевших, чтобы он подымал вопрос о преступном приказе на засаду. Я двумя руками за то, чтоб привлечь этих гадов, но лично у меня никакого внутреннего оправдания для Ульмана нет.
Орлов не дурак, все понимает. Но что он может со своим „Мемориалом“, кроме как спеть в общем хоре. Да и не часто выпадает правозащитнику возможность лизнуть властную руку и сохранить при этом лицо.
Ульман прошел все инстанции, кроме Европейского суда. Но те, кто топит капитана, этого суда не боятся. Заступиться за офицера, расстрелявшего шестерых чеченцев, — моветон. В мае 2004 года после первого оправдания Ульмана комиссар Совета Европы по правам человека Альваро Хиль-Роблес заявил, что шокирован решением суда и надеется, что российская судебная система это исправит. Спустя год, после второго оправдания, заявление главного европейского правозащитника почти дословно повторил главный военный прокурор России Александр Савенков: „Вердикт присяжных к вопросу правосудия не имеет отношения“.
И вот забуксовавшая было система очнулась, взяла себя в руки и все исправила.
Человек служащий в такой „армии“ должен уяснить -“ Хорошо только то, что хорошо для меня. Приказы выполнять надо, так что бы ни в коем случае не навредить себе. Приказы лучше вообще не выполнять». И тогда становиться совершенно очевидно, почему произошли Гудермес, Кизляр, Будёновск, Норд-Ост.Если мы поймём причины того за что осудили Ульмана, Воеводина и Калаганского, тогда мы поймём почему столько лет не могли захватить или уничтожить Басаева, Гилаева или Хаттаба. В итоге 20 летней реформы армия превратилась в странную организацию, где выполнять приказ командования смертельно опасно. Отвественность в обществе и уж тем более в Вооружённых Силах, не должна и не может быть избирательной! Иначе деградация.