Губы покрыты трещинами, лоб — испариной,
Ну и зачем Тебе, Боже, что б люди рождались парными,
Ради чего, Боже мой, эти дела сердечные, муки адские,
Все эти лица бескровные, беспристрастные,
Такие разные, но все же, черт побери, одинаковые изнутри,
Ну для чего же двое, а не один, не три,
Не девятнадцать? Отличное же число, как минимум, отличное от нуля —
Боже, послушай меня. Я не могу гулять,
Я не могу любить — мне некого, но не любить не могу тем паче,
Это как будто заговор, но я ж не могу иначе,
Я не могу как все. Наверное, это кара, мое наказание за грехи —
Жить, как живу, по ночам задыхаться, писать стихи,
Молиться без слов, кровь никотином до тошноты мешать
И каждый раз сдаваться, разваливаться, у-ми-рать.
А я — не хочу. Вот так просто. Боже, я не хочу быть мертвым,
Все, что когда-то писал я — должно быть стерто,
А что не писал, но думал — давно забыто,
Пусть даже кто-то — неважно кто — и смеется сыто,
Боже. Ты меня знаешь. Я из породы выживших, хоть я, признаю, дурак,
Но разве я не стараюсь развеять мрак,
Разве не бьюсь, не кричу, не меняюсь, разве не заслужил?
Боже. Позволь мне… Хотя бы вернуться к себе такому, каким я был.
Это мой собственный выбор, он сделан. Я буду и дальше держать лицо,
Падать, вставать, снова падать и трескаться как яйцо,
Но я смогу. Я сумею, я справлюсь — банально, но так и есть,
Главное завтра открыть глаза и остаться здесь.
Молитва, конечно, бездарная вышла, и не молитва вовсе, а крик души,
Спасибо, что выслушал, Боже. Я рад,
Что сумел Тебя
рассмешить.