…А на Новый год он непременно бы принес ей елку. Огромную, пушистую, остропахнущуюю лесом и счастьем. Он стоял бы на пороге квартиры, и, глядя на нее сверху вниз темным, смеющимся взглядом, стряхивал с волос и елочных лап блестящие, порхающие снежинки, и говорил о том, что совсем не замерз в такой мороз, и пока нес елку все время думал о том, что она его ждет и у них впереди еще целая волшебная ночь, а потом длинная предлинная жизнь вдвоем, и от этого было очень жарко внутри и сердце стучало в висках и хотелось не идти, а бежать пугая прохожих.
А она бы смотрела на него снизу вверх и очень сильно старалась не плакать. не поддаваться тому пронзительному и переполняющему, что уже совсем не умещалось у нее внутри от его взгляда и голоса, от кружащихся в их коридоре снежинок, от запаха ели и ее мыслей о том, что так не бывает. что не бывает того, чего она так много лет отрицала и вот теперь оно живет в ней и не «прогорает», а становится с каждым днем все сильнее и крепче к этому мужчине, такому не похожему на всех остальных, которых ей доводилось встретить в своей жизни.
А потом они бы пошли доставать с антресолей старые картонные коробки с запыленными елочными игрушками, которые уже много лет никто не доставал в его доме. коробки бы падали ей в руки, пыль клубилась в воздухе, они бы чихали и целовались, каждый раз неожиданно, ни с того, ни с сего, в каком то едином порыве стремясь убедиться, что это не сон. что есть эта жизнь. давно не беленные высокие потолки. пыльные коробки и губы, так жадно впивающиеся друг в друга, как будто впервые.
А елка бы стояла в углу и молча ждала, когда смешные и трогательные люди, наконец перестанут смотреть друг другу в глаза и касаться плеч и ладоней горячечными, неутомимыми прикосновениями, и начнут доставать из коробок тоненькие, резные снежинки из сжатой фольги. и разноцветные домики-избушки, посыпанные снизу доверху игрушечной снежной глазурью. и большие, важные шары, отливающие матовыми боками. и остроконечные звезды. и тихо позванивающие, расписные колокольчики. достанут и будут бережно и поминутно любуясь прилаживать свои запыленные сокровища к ее широко раскинутым лапам, а потом найдут в коробках перепутавшийся моток крошечных огоньков и, усевшись на пол, начнут его разматывать без конца отбирая его друг от друга и от этого запутывая еще больше. обернут всю елку от макушки до пят распутанными мигающими огоньками, елка засверкает, а она убежит на кухню.
С кухни будут доноситься голоса и мелодии из любимой ими обоими «Иронии судьбы». и звуки целующегося хрусталя и шепот фарфоровых тарелок. будет пахнуть жаренным мясом и еще какой-то не понятной смесью из аромата мандарин, хрустящей корочки воздушного пирога и нежности женских рук, готовящих еду для любимого мужчины.
Они не поставят ни стола ни стульев. она постелет прям на пол, под ноги елке большущую, круглую, белоснежную, вязанную салфетку, зажжет толстые, красные, едва слышно потрескивающие свечи и накроет их праздник на двоих. Они сядут на пол- он в одних джинсах, слегка больших ему в поясе, она в длинном, белом платье с глубоким декольте и разрезом по бедру до самой тазобедренной косточки и будут смотреть на елку и друг другу в глаза, и говорить о том, что зима только пришла, а уже хочется тепла, пить шампанское и касаться губами и ладонями его обнаженных плеч и ее оголенной коленки из-под широко распахнутого разреза.
Пробьет полночь и под бой курантов ее платье станет безликой, невразумительной тряпочкой, сброшенной в спешке и уже забытой под молчаливыми лапами ели. они будут задыхаться от своего так трудно обретенного счастья и шептать друг другу о том, что жизнь и любовь это всего лишь один человек. два в общем, но для каждого из этих двоих один единственный.
А потом обязательно придут какие-то люди. и она будет громко, скрывая смущение смеяться, поправляя все время куда-то ползущий разрез на платье и шептаться с подругами и смотреть на него через всю комнату взглядом, от которого ему покажется, что этот миг и эта женщина- лучшее что могло случиться с ним в этой жизни. а он будет сидеть в другом конце комнаты, уже за столом, играть с мужиками в карты и мечтать, чтобы они все провалились в тар татары или она срочно что-нибудь сделала с этим невозможным разрезом, дразнящим его круглыми коленками и идеальной линией бедра.
А на улице будет вьюжить и уж совершенно точно кто-нибудь придумает идти играть в снежки. Она будет прятаться за его спиной, точнее припадать в ней пылающим лбом и путаться в мыслях о том, что под дубленкой он даже без рубашки и теперь уж точно заболеет и что кожа у него какая-то как у ребенка- гладкая и теплая и ее все время хочется целовать.
А потом все вернуться в квартиру, и сядут кто где, и станут смотреть старое советское кино и шептаться и засыпать.
А он тихо возьмет ее за руку и отведет на кухню, посадит на подоконник, прижмет к себе, и будет смотреть на едва различимые звезды в небе над его родным городом и думать о том, что так бывает только в сказках.
А она, устроив голову у него на плече, вдыхая его запах и по девчоночьи веря в чудеса, уснет, точно зная, что так бы оно все и было.
Если бы они просто могли быть вместе…