СОТНИК
Стучали копыта лошадей по мёрзлой донской земле. Возвращались казаки домой, без песен, ночами. Чужие на родной земле, пробирались к своим куреням повидать детишек, жён. Вытянула все жилы из людей проклятая война, посыпала пеплом людские души. Уходили на Германскую с хутора тридцать два казака, оставались старики да бабы с детишками. Возвращались шестеро, погоняли уставших лошадок.
— Слышь, атаман, в баньку охота — спасу нет, вошики меня уже мабуть доели, до креста нательного добираются. Коренастый, огромной силы человек, с погонами сотника на покатых плечах, повернул чубатую голову.
— Ероха, ты хучь кресты не трогай, сколь уж прошли, сами казачки видали: храмы порушены, вера отцов-дедов в грязь втоптана! — Атаман скрипнул зубами.
— Недалече уж осталось, приедем — в баньку первым делом, апосля любушку свою под бок, соскучился страсть! — Улыбался в бороду Ероха.
— Напарят тебя комиссары шомполами, самого за бочок возьмут и на суку вздёрнут! — Атаман криво усмехнулся своим словам.
— Шесть годов блукаем по свету, коням роздыху не даём. Опостылела война, всякое повидали, братцы, к дому подходим, сердце заходится!
— Шестеро осталось, уходили тридцать два, у остальных уж никогда более сердце не зайдётся, — тряхнул чубом сотник.
— Батько, ты мне слово давал за меня свою Настеньку отдать, как приедем, первым делом сватов до тебя зашлю! Ероха, сватом пойдёшь? — Всю войну Степан носил фотокарточку первой красавицы хутора, дочки атамана в нагрудном кармане.
— Казаки, кто хучь раз слыхал, что я сбрехал и не сполнил своего обещания? — посмотрел на казаков.
— Не было такого, батько! — С разных сторон послышались голоса казаков.
— Моё слово кремень, засылай сватов, Стёпка, будешь мне зятем разлюбезным!
— Эх, гульнём! — Потирал руки Ероха. Подъезжали к хутору, казаки пустили коней рысью.
— Тишина-то какая, братцы: собак не слыхать, ни одного огонька не видно! — Атаман вглядывался вдаль.
— Та спят поди увсе, времечко первым кочетам кричать! — Скорее всего сам себя успокаивал Ероха. Казаки выехали на пригорок. Тёмным пятном пепелища встречал хутор казаков, ни одной избы не осталось в хуторе Егорьевском. Казаки пустили лошадей намётом. Сгорело всё, на подворье атамана остался обгорелый плуг, чапигами указывающий в звёздное небо.
— Где бабы, ребятня? — спросил Степан.
— Мож попрятались али к сродственникам подались, — сотник стоял посреди своего двора, снял папаху мял в руках.
— Атаман, у Ерохи сарай уцелел, айда заночуем, поутру решим, что далее делать! Острым ножом под рёбра к самому сердцу атамана забралась тоска. На весь хутор остался целым один сарай. Казаки накидали прошлогоднего сена лошадям, развели костерок. Дым клубился под соломенной крышей сарая.
— Казаки, туточки заначка у меня в погребке, ежели моя Аргафена не нашла, то для сугреву будет нам! Ероха откинул деревянную крышку, прикрывающую лаз.
— А ну выходь, кто там, шмальну! — Ероха сдёрнул с плеча винтовку, направил ствол в чёрный проём.
— Не шмаляй, дяденька! — Из погреба показалась голова мальчишки в казачьей фуражке с наполовину оторванном козырьком.
— Ты чей?
— Андрея Селиванова сын.
Лежал Андрей Селиванов, похороненный хуторскими казаками в далёкой прусской земле. Уходил он на Германскую, жена была на сносях, так и не довелось казаку щекотать своего первенца усами.
— Эх, мать честная! — Вытащил из погреба ребёнка Ероха.
— Дяденька, не тяни меня шибко, в руку я пораненый! — Морщился от боли ребёнок. Казаки промыли, обмотали простреленую кисть чистой тряпицей.
— Как звать тебя, казак?
— Данилкой в честь деда назвали.
— Скажи нам, Данил Андреевич, где все хуторные? — Задал вопрос атаман.
— Где ж им быть? В овраге пострелянные лежат. Весь хутор краснопузые с пулемёта постреляли.
— Айда, казаки!
Дети, старики, женщины, закостенелые от мороза, лежали в овраге. В свете факела обезображенные последней болью лица казались неестественно белыми. Казаки сняли папахи.
— Что ж ироды творят, креста на них нету!
Атаман схватился за грудь, сел на снег. Сверху на этой груде людских тел лежала его дочка.
— Батька, приказывай! — Тронул его за плечо Ероха.
— Схоронить всех надобно! — Скрипел зубами атаман. До вечера рыли казаки общую могилу тем, кого нашли на пепелище сожжённого хутора. Всех рядком уложили без гробов, застели дно могилы соломой с крыши сарая. Казаки плакали, не скрывая друг от друга слёз, запивая горе Ерохиным самогоном. Горка мёрзлой земли, перемешанной со снегом, крест из досок сарая, это всё что осталось от хутора.
— Батька атаман, ты хуч слово скажи, напоследок, — попросил Степан. Атаман помолчал, задумался человек:
— Вот что, браты, скажу, наши деды-отцы воевали за веру, царя и отечество. Царя убили вместе с семейством всем. Веру порушили, оставил нас Бог: ишшо в семнадцатом отвернулся он от России. Теперича и отечество наше сгубили. Нету у нас куреней, жён и деток, наделов наших, всё туточки лежит. Одно нам осталось: найти, кто это сотворил!
— Так чего ж их искать на хутор Дальний они пошли от нас, однако там лютуют, — сказал Данилка. Атаман стоял над могилой, плакал.
— Слухай, Степан, последний мой приказ. Данил Андречич сын теперича твой. Юшка из носа — вырасти мальца. Красным будь, белым да хуч зелёным. Пущай потомкам передаст, что видал тут. Смогешь, за границу уходи, нет — так тут, но вырасти из него человека. Мы, старики, пожили, много повидали, ты ещё и женатым не был, за сиську как след не держался, доведётся за всех нас поживи. Винтовку и шашку отдай, не к чему они тебе теперича! — Не глядя на Степана протянул руку атаман.
— Братцы, да как же так-то? Я ж с вами с четырнацатого года?
— Знам тебя, поэтому и доверяем самое ценное, что от хутора осталось! — Ероха снял с плеча Степана винтовку, отстегнул шашку.
— Вот держи, мне они более ни к чему! — Атаман достал деньги, золотые серёжки, которые вёз дочери в подарок. За атаманом казаки достали у кого что было и отдали Степану.
— Братцы, помилуйте, за что ж мне такое?
— Бери, слухай атамана! — Ероха достал из кармана два золотых червонца и серебряный перстень отдал, срезал погоны со Степана.
— Без погон-то оно вернее, — приговаривал он. Сотник снял с себя нательный крест, повесил на могильный.
— Чего смотрите, казаки? На что я иду, православные такого не делают! Тут мою веру убили! — Разгрёб руками землю, на могиле положил в ямку все свои четыре Георгиевских креста. Один за одним казаки снимали нательные крестики, ладанки с зашитыми молитвами, вешали их на крест. Срывали награды с гимнастёрок, клали сверху наград сотника. Ероха последним положил в общую кучу свой Георгиевский крест, засыпал ямку землёй.
— Братцы, верой и правдой служил я, себя не жалел, усе знаете! Приказывать не могу более, кто со мной — тот со мной, другим воля вольная! Степан хоть в коммуну записывайся, а мальца вырасти! Понял?
— Понял, батько, расшибусь в лепёшку — сполню! — Ответил Степан.
— Кто со мной, на конь казаки!
Атаман пришпорил коня, он не оборачивался, слышал, как все четверо скакали следом. Казаки рысью ехали через ночь, над их головами вместо звёзд висел секретный приказ товарища Троцкого о поголовном истреблении казаков. Показался хутор Дальний.
— Ишшо не пожгли, суки! — сплюнул Ероха.
— Казаки, давай по куреням. Кто шевельнётся — не жалей: режь, стреляй, остальных вяжи! Чтоб ни одна сволота не ушла по-тихому!
Карательный отряд, посланный устанавливать Советскую власть, стариков и детей расстрелял с вечера. Теперь в пьяном угаре глумились над женщинами. Более двадцати красноармейцев остались лежать в казачьих куренях навсегда. Десяток связанных, в подштанниках стояли босиком на снегу. Простоволосая казачка с диким подвыванием вцепилась ногтями в лицо пленного. Казаки стояли, курили.
— Казачки родимые, это гад проклятый деток моих стрелял!!!
— Ероха, вяжи за ноги.
Две длинные верёвки петлями захлестнули щиколотки комиссара.
— На конь казаки, объедьте вот ту иву с двух сторон!
Казаки подхватили концы верёвок. Дикий вопль комиссара заглушил удар промежностью о ствол дерева. Казаки вернулись, на верёвке за одним тянулась оторванная нога.
— Да вы что творите? Креста на вас нету? — Зашёлся в истерике один из пленных.
— Креста говоришь? — Со злым прищуром смотрел на него сотник. А на тебе, сучий потрох, был крест, когда детишек, стариков стрелял? Был, я спрашиваю, когда дочку мою, Настеньку, кровиночку сильничали!!! Отвечай, гнида! Где твой крест был, вон казаки стоят, вы у них всех убили, весь хутор пожгли!!! — Атаман схватил за грудки, тряс пленного. — Ероха этого тож разорвать!!! — Сплюнул атаман.
Казаки вязали ноги приговорённого.
— Вы усе смотрите, нет на нас крестов, мы все их в могилу хуторян поклали, вы, суки, в ту могилу замест крестов любушек наших отцов, матерей, деток положили! — Рванул ворот гимнастёрки сотник, пуговицы с двуглавым орлом посыпались бисером в снег. Все вздрогнули, очередной короткий вскрик прервала старая ива.
— Казаки, рубай иудам руки, ноги, причиндалы, токо живыми оставляйте!
В утренних лучах солнца сверкали казачьи клинки, глухими ударами калеча людей. Изуродованные ползали по снегу, воя от боли и страха. Расправа была короткой, от это ещё больше страшной, обезумевшие от горя казаки упивались кровью врагов, плясали свой кровавый танец.
— Пущай живут теперича и помнят, чего понаделали нехрести! — Вытер свою окровавленную шашку о рубаху комиссара, которому самолично отрубил обе кисти рук и нанёс страшный удар в пах.
— Пошли, сотник, в курень, и казаков зови, налью вам по чарке на помин души! — Позвала атамана казачка. Без слов в тяжкой тишине сидели казаки, молча выпивали. Хозяйка стояла у печи, сложила руки под высокой грудью, отрешённо смотрела на иконы.
— Хозяйка, мы заночуем, поутру уйдём, ты уж не серчай, заплатить нечем, коли нужда дров порубать али по хозяйству помочь, ты сказывай, — глядя прямо перед собой, сказал атаман.
— Да чего там, ночуйте, вы-то откуда?
— Домой шли, пришли — нашего Егорьевского уж нет, — ответил Ероха.
— С вечера эти супостаты похвалялись, что сожгли хутор, — вздохнула казачка. Рано утром седлали казаки коней. Казачка вышла из дома, держала узелок.
— На-ко, сотник, в дорогу вам, — отдала она провизию.
— Благодарствую! — Поклонился атаман. Казаки сидели в сёдлах, дожидались атамана.
— Нехорошо православным без креста, — казачка сняла папаху с сотника, повесила на шею крестик, широким крестом перекрестила казаков. — С Богом! — Развернулась, смахнула слезу, быстрыми шагами ушла в дом.
— Рысью марш!
Короткий зимний день завершался. На встречу по большаку казакам шла колонна. Над солдатами развевался красный флаг.
— Шашки вон! Руби сволоту!!!
Затрещали выстрелы. Пули выбивали из сёдел казаков, расказачивали на века вечные. Атаман с Ерохой доскакали до врага, рубили с диким остервенением налево и направо. Пуля попала Ерохе прямо в глаз, казачья шашка выпала из руки, с жалобным звоном упала на мёрзлую землю. Атаман хрипел, открытым ртом хватал морозный воздух, продолжал рубить. Десяток пуль сидело в казачьем теле. Атаман упал на землю. Шли мимо солдаты с красными звёздами. Старик-возница из мобилизованных приостановил телегу, запряжённую парой гнедых лошадей. — Дурные чи ни, пятером на полк? — Спросил молодой красноармеец у возницы.
— Видать, допекла жизня казачков, смерти искали.
Лежал сотник лицом вниз. Ветер шевелил седые кудри, рука сжимала окровавленную шашку, позёмка заносила золотые погоны. Над телом с поникшей головой стоял его рыжий донской конь…