Это — знать, что никто, никогда, и вот так, безответно,
безоглядно и безоговорно, и, без причин,
не полюбит тебя —… как спросонья обнимут эти,
руки самые нежные из миллиардов мужчин…
«Я любу тебя, мама!» — прильнет бархатистая щечка,
и душа замерла от впервые услышанных слов,
и внутри так предательски что-то впервые щекочет…
и — уткнешься ты носом в любимейшую из голов…
Это — знать, что сыновья любовь, как любое — не вечна…
и в тринадцать — упрямо плечами она поведёт,
от вечерних объятий она отмахнется конечно,
и от губ материнских насупленно лоб отведёт…
Это — знать, что однажды Она, так юна… тонконога,
будет с вызовом, или, робея, тебя изучать,
и стоять за плечами, осматриваясь у порога.
и те плечи, родные, — руками своими сжимать…
А потом, наблюдая, как сын ест блины со сметаной,
спрятав глубже в себя непривычную новую боль,
просто тихо сказать «дай же Бог тебе, милый, как мамой,
хоть на сотую долю быть так же любимым женой»
…Это — знать, что когда даже радость — проснуться с рассветом,
не дождавшись звонка, себе новых прибавив морщин,
Просто верить — никто, никогда, и вот так, безответно,
безоглядно и безоговорно, и, без причин,
не полюбит тебя! … И опять, обреченно-упрямо,
сына ждать. Может быть, только сверху увидев потом,
как губами дрожащими шепчет «люблю тебя, мама!»
от дождя пряча ворох пионов под мокрым пальто…