Дело было вечером. Я лежал на диване, курил и читал газету. В комнате никого, кроме меня, не было. И вдруг я слышу — кто-то царапается. Кто-то чуть слышно, тихонечко стучит по оконному стеклу: тик-тик, тук-тук. «Что, — думаю, — такое? Муха? Нет, не муха. Таракан? Нет, не таракан. Может быть, дождь капает? Да нет, какой там дождь, — дождем и не пахнет…» Повернул я голову, посмотрел — ничего не видно. На локте привстал — тоже не видно. Прислушался — как будто тихо. Лег я. И вдруг опять: тик-тик, тук-тук. «Фу, — думаю. — Что такое?» Надоело мне, встал я, бросил газету, подошел к окну и — глаза вытаращил. Думаю: батюшки, что это мне — во сне снится, что ли? Вижу — за окном, на узеньком железном карнизе, стоит — кто вы думаете? Стоит девочка. Да такая девочка, о каких вы и в сказках не читывали. Ростом она будет поменьше самого маленького мальчика с пальчика. Ножки у нее босые, платье все изодрано; сама она толстенькая, пузатая, нос пуговкой, губы какие-то оттопыренные, а волосы на голове рыжие и торчат в разные стороны, как на сапожной щетке. Я даже не сразу поверил, что это девочка. Я подумал сначала, что что какой-то зверек. Потому что я никогда раньше таких маленьких девочек не видел. А девочка стоит, смотрит на меня и изо всех сил своим кулачишкой по стеклу барабанит: тик-тик, тук-тук. Я у нее через стекло спрашиваю: — Девочка! Тебе что надо? А она не слышит меня, не отвечает и только пальцем показывает: дескать, открой, пожалуйста, а ну открой поскорей! Тогда я отодвинул задвижку, открыл окно и впустил ее в комнату. Я говорю: — Чего же ты, глупышка, в окно лезешь? Ведь у меня ж дверь открыта. А она мне, я помню, тоненьким-тоненьким голоском отвечает: — Я в дверь не умею ходить. — Как не умеешь?! В окно умеешь, а в дверь не умеешь? — Да, — говорит, — не умею. «Вот так, — думаю, — чудо-юдо ко мне привалило!» Удивился я, взял ее на руки, вижу — она вся дрожит. Вижу — боится чего-то. Оглядывается, на окно посматривает. Лицо у нее все заплаканное, зубки стучат, а в глазах еще слезы поблескивают. Я у нее спрашиваю: — Ты кто такая? — Я, — говорит, — Фенька. — Какая такая Фенька? — Такая вот… Фенька. — А где ты живешь? — Не знаю. — А где твои папа с мамой? — Не знаю. — Ну, — я говорю, — а откуда ты пришла? Почему ты дрожишь? Холодно? — Нет, — говорит, — не холодно. Жарко. А я дрожу потому, что за мной сейчас собаки по улице гнались. — Какие собаки? А она мне опять: — Не знаю. Тут уж я не вытерпел, рассердился и говорю: — Не знаю, не знаю!.. А чего же ты тогда знаешь? Она говорит: — Я есть хочу. — Ах вот как! Это ты знаешь? Ну, что ж с ней поделаешь. Посадил я ее на диван, «посиди», говорю, а сам пошел на кухню, поискать, нет ли чего-нибудь съедобного. Думаю: только вот вопрос, чем ее кормить, этакое чудовище? Налил ей на блюдечко кипяченого молока, хлеба нарезал маленькими кусочками, котлету холодную раскрошил. Прихожу в комнату, смотрю — где же Фенька? Вижу — на диване никого нет. Удивился я, стал кричать: — Феня! Феня! Никто не отвечает. Я опять: — Феня! А Феня? И вдруг слышу откуда-то: — Я тут! Нагнулся — она под диваном сидит. Рассердился я. — Это, — говорю, — что за фокусы такие?! Ты почему это на диване не сидишь? — А я, — говорит, — не умею. — Что-о? Под диваном умеешь, а на диване не умеешь? Ах ты такая-сякая! Ты, может быть, и за столом за обеденным не умеешь сидеть? — Нет, — говорит, — это умею. — Ну, так садись, — говорю. Посадил ее за стол. Стул ей поставил. На стул книг целую гору навалил — чтобы повыше было. Вместо передника носовой платок повязал. — Ешь, — говорю. Только вижу — не ест. Вижу — сидит, ковыряется, носом сопит. — Что? — говорю. — В чем дело? Молчит, не отвечает. Я говорю: — Ты же есть просила. Вот — ешь, пожалуйста. А она покраснела вся и вдруг говорит: — Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее? — Как повкуснее? Ах ты, — я говорю, — неблагодарная! Тебе, что ж, конфет надо, что ли? — Ах нет, — говорит, — что вы, что вы… Это тоже невкусно. — Так чего же тебе? Мороженого? — Нет, и мороженое невкусное. — И мороженое невкусное? Вот тебе и на! Так чего же тебе, скажи пожалуйста, хочется? Она помолчала, носиком посопела и говорит: — Нет ли у вас немножко гвоздиков? — Каких гвоздиков? — Ну, — говорит, — обыкновенных гвоздиков. Железненьких. У меня даже руки от страха затряслись. Я говорю: — Так ты что же это, значит, гвозди ешь? — Да, — говорит, — я гвоздики очень люблю. — Ну, а еще что ты любишь? — А еще, — говорит, — я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, спички… Я думаю: «Батюшки! Неужели это она правду говорит? Неужели она действительно гвоздями питается?» «Ладно, — думаю. — Давай проверим». Вытащил из стены большой ржавый гвоздь, почистил его немножко. — На, — говорю, — ешь, пожалуйста! Я думал, она не будет есть. Думал, она просто фокусничает, притворяется. Но не успел я оглянуться, она — раз-раз, хруп-хруп весь гвоздь сжевала. Облизнулась и говорит: — Еще!.. Я говорю: — Нет, голубушка, извиняюсь, у меня больше гвоздей для тебя нет. Вот, если хочешь, — бумаги, пожалуйста, могу дать. — Давай, — говорит. Дал ей бумагу — она и бумагу съела. Спичек дал целый коробок — она и спички в два счета скушала. Керосину на блюдечко налил — она и керосин вылакала. Я только смотрю и головой качаю. «Вот так девочка, — думаю. — Такая девочка, пожалуй, и тебя самого съест в два счета. Нет, — думаю, — надо гнать ее в шею, обязательно гнать. Куда мне такое страшилище, людоедку такую!!» А она керосин выпила, блюдечко вылизала, сидит, зевает, носом клюет: спать, значит, хочется. И тут мне ее, вы знаете, что-то жалко стало. Сидит она, как воробушек — съежилась, нахохлилась, — куда ж ее, думаю, такую маленькую на ночь глядя гнать. Ее ведь, такую пичужку, и в самом деле собаки могут загрызть. Я думаю: «Ладно, так уж и быть, — завтра выгоню. Пускай выспится у меня, отдохнет, а завтра утречком — до свиданьица, иди откуда пришла!..» Подумал я так и стал ей готовить постель. Положил на стул подушку, на подушку — еще подушечку, маленькую, из-под булавок у меня такая была. Потом уложил Феньку, укрыл ее вместо одеяла салфеткой. — Спи, — говорю. — Спокойной ночи! Она сразу и захрапела. А я посидел немножко, почитал и тоже спать лег. Утром, как только проснулся, пошел посмотреть, как там моя Фенька поживает. Прихожу, смотрю — на стуле ничего нет. Ни Феньки нет, ни подушки нет, ни салфетки… Вижу — лежит моя Фенечка под стулом, подушка у нее под ногами, голова на полу, а салфетки — так той и вовсе не видно. Я разбудил ее, говорю: — Где салфетка? Она говорит: — Какая салфетка? Я говорю: — Такая салфетка. Которую я тебе давеча вместо одеяла устроил. Она говорит: — Не знаю. — Как это не знаешь? — Честное слово, не знаю. Стали искать. Я ищу, а Фенька мне помогает. Ищем, ищем — нету салфетки. Вдруг Фенька мне говорит: — Слушайте, не ищите, ладно. Я вспомнила. — Что, — я говорю, — ты вспомнила? — Я вспомнила, где салфетка. — Ну, где? — Я ее нечаянно скушала. Ох, рассердился я, закричал, ногами затопал. — Обжора ты этакая, — говорю, — утроба ты ненасытная! Ведь этак же ты мне весь дом сожрешь. Она говорит: — Я не нарочно. — Как это не нарочно? Нечаянно салфетку съела? Да? Она говорит: — Я ночью проснулась, мне есть захотелось, а вы мне ничего не оставили. Вот сами и виноваты. Ну, я с ней, конечно, спорить не стал, плюнул и ушел на кухню завтрак готовить. Себе сделал яичницу, кофе сварил, бутербродов намазал. А Феньке — нарезал газетной бумаги, накрошил туалетного мыла и сверху все это керосинчиком полил. Приношу этот винегрет в комнату, смотрю — моя Фенька полотенцем лицо вытирает. Я испугался, мне показалось, что она ест полотенце. Потом вижу — нет, лицо вытирает. Я у нее спрашиваю: — Ты где воду брала? Она говорит: — Какую воду? Я говорю: — Такую воду. Одним словом, — где ты мылась? Она говорит: — Я еще не мылась. — Как не мылась? Так чего ж ты тогда вытираешься? — А я, — говорит, — всегда так. Я сначала вытрусь, а потом вымоюсь. Я только рукой махнул. — Ну, — говорю, — ладно, садись, ешь скорей и — до свиданьица!.. Она говорит: — Как это «до свиданьица»? — Да так, — говорю. — Очень просто. До свиданьица. Надоела ты мне, голубушка. Уходи поскорее, откуда пришла. И вдруг вижу — моя Феня как задрожит, как затрясется. Кинулась ко мне, за ногу меня схватила, обнимает, целует, а у самой из глазенок слезы так и текут. — Не гоните меня, — говорит, — пожалуйста! Я хорошая буду. Пожалуйста! Прошу вас! Если вы меня кормить будете, я никогда ничего — ни одного гвоздика, ни одной пуговки без спросу не съем. Ну, одним словом, мне ее опять жалко стало. Детей у меня тогда не было. Жил я один. Вот я и подумал: «Что ж, не объест ведь меня эта пигалица. Пускай, — думаю, — погостит у меня немножко. А там видно будет». — Ладно, — говорю, — так уж и быть. В последний раз тебя прощаю. Но только смотри у меня… Она сразу повеселела, запрыгала, замурлыкала. Потом я ушел на работу. А перед тем как уйти на работу, я сходил на рынок и купил полкило маленьких сапожных гвоздей. Штук десять я оставил Феньке, а остальные положил в ящик и ящик закрыл на ключ. На работе я все время о Феньке думал. Беспокоился. Как она там? Что делает? Не натворила ли чего-нибудь? Прихожу домой — Фенька сидит на окне, мух ловит. Увидела меня, обрадовалась, в ладошки захлопала. — Ой, — говорит, — наконец-то! Как я рада! — А что? — говорю. — Скучно было? — Ой, как скучно! Прямо не могу, до чего скучно! Взял ее на руки. Говорю: — Есть, наверно, хочешь? — Нет, — говорит. — Ни капельки. У меня еще три гвоздя от завтрака осталось. «Ну, — думаю, — если три гвоздя осталось, значит, все в порядочке, значит, она ничего лишнего не съела». Я похвалил ее за хорошее поведение, немножко с ней поиграл, потом занялся своими делами. Мне нужно было написать несколько писем. Я сажусь за письменный стол, открываю чернильницу, гляжу — чернильница у меня пустая. Что такое? Ведь я только третьего дня чернила туда наливал. — А ну, — говорю, — Фенька! Иди сюда! Она прибегает. — Да? — говорит. Я говорю: — Ты не знаешь, куда у меня чернила девались? — А что? — Да ничего. Знаешь или не знаешь? Она говорит: — Если вы ругаться не будете, тогда скажу. — Ну? — Не будете ругаться? — Ну, не буду. — Я их выпила. — Как выпила?!! Ты же мне, — я говорю, — обещала… Она говорит: — Я обещала вам не есть ничего. А не пить я не обещала. И вы, — говорит, — опять сами виноваты. Зачем вы мне таких соленых гвоздей купили? От них пить хочется. Ну вот — поговорите вы с ней! Опять я виноват. Я думаю: что же мне делать? Ругаться? Да нет, руганью тут делу не поможешь. Думаю: надо ей какую-нибудь работу, какое-нибудь занятие найти. Это она от безделья глупостями занимается. А когда я ее работать заставлю, ей некогда будет дурака-то валять. И вот на другой день утром я ей даю метелку и говорю: — Вот, Феня, я ухожу на работу, а ты пока делом займись: прибери комнату, пол подмети, пыль вытри. Сумеешь? Она даже засмеялась. — Эва, — говорит, — невидаль. Что ж тут не суметь? Конечно, сумею. Вечером я прихожу, смотрю: в комнате — пыль, грязь, на полу бумажки валяются. — Эй, Фенька! — кричу. Она из-под кровати вылезает. — Да! — говорит. — В чем дело? — Ты почему это пол не подмела? — Как это почему? — Вот именно: почему? — А чем, — говорит, — его подметать? — Метелкой. Она говорит: — Нету метелки. — Как это нету? — Очень просто: нету. — Куда же она девалась? Молчит. Носом сопит. Значит, дело неладно. Я говорю: — Съела? — Да, — говорит. — Съела. Я так на стул и упал. Я даже рассердиться позабыл. Я говорю: — Чудовище! Да как же это ты умудрилась метелку слопать? Она говорит: — Я, честное слово, даже сама не знаю. Как-то незаметно, по одному прутику… — Ну, что же, — я говорю, — мне теперь делать? Железную метелку для тебя, что ли, заказывать? — Нет, — говорит. — Что «нет»? — Нет, — говорит, — я и железную съем. Тогда я подумал немного и говорю: — Ладно. Я знаю, что я с тобой сделаю. С завтрашнего дня я буду тебя в чемодан прятать. Ты чемодан-то, надеюсь, не съешь? — Нет, — говорит, — не съем. Он пыльный. Вымойте его — тогда съем. — Ну нет, — говорю. — Спасибо. Не надо. Уж лучше пускай он пыльный стоит. И на другой день я посадил Феньку в маленький кожаный чемодан. Она ничего — не плакала, не пищала. Только попросила, чтобы я просверлил несколько дырочек для воздуха. Я взял ножницы и сделал три дырки. И с тех пор Фенька так там и живет, у меня в чемодане. Конечно, выросла немножко за это время: была с большой палец, теперь — с указательный. Но живется ей неплохо. Даже уютно. Теперь я и окошечко там сделал, в ее домике. Спит она на маленьком диванчике. Обедает за маленьким столиком. И даже маленький-маленький — вот такой — телевизорчик там стоит. Так что вы ее не жалейте, Феньку. А лучше приходите ко мне как-нибудь в гости, и я вас непременно с ней познакомлю. 1938