никакой пользы
Под утро мучавшая всю ночь температура пропала, но зато появился Высоцкий. Сел на диван, и давай по сторонам оглядываться, тревожно так оглядываться. Неспокойно и мне стало.
— Где у тебя, Макс, — спрашивает, — гитара?
— Нет у меня гитары, — отвечаю с сожалением, — без гитары я, Владимир Семёнович.
— А вот это нехорошо, Макс, нехорошо! — расстроился Высоцкий и давай по комнате круги нарезать, быстрыми шагами. — Я бы сейчас сыграл!
— Владимир Семёнович, а для кого вы пели вообще? — спрашиваю. У вас ведь что ни песня, то надррррррррыв!
— Дурак ты, Макс, — Высоцкий отвечает. — Кизлярское у тебя есть?
— Кизлярского нет, — говорю. — А про пел — я всё понял, Владимир Семёнович.
— Да ни черта ты не понял! — закипел бард. — Что ты вообще можешь понять, если у тебя ни гитары, ни кизлярского? «Для кого я пел» — эх ты!
Высоцкий исчез внезапно, как и появился.
Вместо него припёрся какой-то страшный ворюга. Сел напротив и сидит, молчит — только глаза зыркают — недобро так.
— Фуфел ты, — говорит, — Макс, реальный фуфел. И живёшь неправильно, надо тебя на ножи поставить.
Я отчего-то испугался до безобразия и начал объяснять, что этого делать нельзя, ну никак нельзя.
— К тому же я не блатной ни разу, — ужом вертелся, — почему меня на ножи?
— Потому, что пользы от тебя нет никакой, — ворюга ответил. — На ножи, и баста.
Так и не смог я его убедить ни в чём.
Он куда-то делся, а я долго ходил расстроенный, сокрушался: «И как так? Ладно, унижался, не убивать просил — Бог с ним. Но вот Семёныча на хрена обидел?»
Потом Пушкин прибежал.
— Выпьем, няня, где же кружка? — кричит и большую бутыль вина достаёт из авоськи.
— Какая я вам няня, Александр Сергеевич?! — отвечаю с досадой. — Ахинею несёте.
— Ладно, — посерьёзнел Пушкин, — я же не просто так, не про между прочим, а по делу пришёл. Читал стихи твои давеча и прозу…
«Ох ты, — думаю, — вот оно! Сам Пушкин меня читает!»
— И что, Александр Сергеевич скажете? — спрашиваю. — Как вам?
— У меня дуэль завтра, с Дантесом, — говорит Пушкин. — Сходи ты вместо меня. Дрянь у тебя какая-то, а не стихи. Да и проза тоже. Не жалко тебя.
Я растерялся немного и обиделся на поэта.
— Да пойми ты, — Пушкин твердит, — у Эдмона рука лёгкая — твой единственный шанс. Сам знаешь, как оно бывает: до смерти — дрянь, после — гений. Не маленький, должен понимать.
— Я, — говорю, — Александр Сергеевич, подумаю. А вино не раскупоривайте даже — не пью я вина, тошнит меня от него.
— Завтра в восемь, — Пушкин похлопал меня по плечу, — давай, вся Россия на тебя смотрит. Не подкачай!
Пушкин ушёл, я сидел на диване и думал скорбные мысли: отчего, почему, да как так?
Со всех сторон на меня с ожиданием таращилась Рассея.