Жили-были мальчик и девочка; потом они подросли и стали юношей и девушкой; затем они ещё чуть-чуть подросли и тили-тили тесто стали женихом и невестой; а вскоре после этого они поженились и превратились в мужа и жену. Ну, а вслед за этим жена сходила в роддом и принесла оттуда ма-а-а-а-ленькую такую девочку. Так что муж с женой вдобавок ещё сделались и папой с мамой.
Утю-тю-тю-тю-тю-тю, сказал папа своей дочурке, покрутив у неё под носом своим указательным пальцем.
А дочка ам! и укусила его за палец.
Ой-ой-ой!.. заверещал папа от боли. Она меня за палец укусила!
Ну что ты глупости-то говоришь, говорит мама. У неё же зубиков нет.
Да ты погляди, погляди! тычет укушенным пальцем папа теперь уже под нос маме.
Но мама глядеть не стала. А назвала дочку Оленькой.
И Оленька стала расти-расти-расти, как это обычно с детьми и бывает.
И вот как-то раз, за обедом, Оленька чуть было не выколола папе глаз вилкой.
Ой-ой-ой!.. заверещал папа. Она мне чуть глаз вилкой не выколола!
А ты не суйся своим глазом к вилке, говорит мама.
В другой раз Оленька чуть было не проткнула папе ухо карандашом.
Ой-ой-ой!.. опять верещит папа. Она мне чуть ухо карандашом не проткнула!
А ты не суйся своим ухом к карандашу, говорит мама.
Вскоре у Оленьки выросли прямые чёрные волосы. А ещё вскоре она сказала своё первое слово. Точнее, несколько слов.
Хватит меня называть этим дурацким именем Оленька! сказала Оленька.
А как же тебя тогда называть? растерялся папа.
Зовите меня Пистимеей.
А что, очень хорошее имя Пистимея, покладисто согласилась мама.
С тех пор Оленька стала Пистимеей. И больше уже ничего никому не говорила. Молчит и растёт, молчит и растёт. И всё чего-то себе под нос нашёптывает.
Слушай, в свою очередь шепчет папа маме украдкой, чтобы Пистимея не услышала, по-моему, она самая настоящая ведьма.
Да что ты ерунду-то городишь! раздражается мама.
А почему у тебя тогда всё время молоко убегает? спрашивает папа.
Ой, ну подумаешь, молоко убежало.
А почему тогда в квартире всё время лампочки перегорают? не унимается папа.
Ой, ну подумаешь, лампочка перегорела.
А почему тогда, приводит папа свой самый главный аргумент, у меня в супе всё время живые муравьи плавают?
Ой, ну подумаешь, муравьишка иногда в суп попадёт, непоколебимо отвечает мама.
А вскоре наступило первое сентября, и Пистимея пошла первый раз в первый класс. И принесла оттуда первую двойку.
Это ещё что такое?! строго говорит папа. Чтобы я никаких двоек больше не видел. А то накажу.
А Пистимея ему в ответ:
Зря ты это сказал.
И при этом так смо-о-о-о-трит на папу пристально своими чёрными как воронье крыло глазами. Папа даже струхнул маленько.
Просто я хочу, доченька, чтобы ты хорошо училась.
Много хочешь мало получишь, отвечает ему Пистимея.
И действительно, в следующем месяце папа получил мало, а ещё через месяц ему и вовсе зарплату не заплатили.
Папа, конечно, сразу же в рот воды и набрал на все те годы, что Пистимея в школе училась. Зато Пистимея стала очень даже разговорчивой. Пришла как-то раз из своей маленькой комнаты в большую и говорит:
Что-то больно много народа у нас в квартире живёт. Прямо не протолкнуться.
Да где много-то? возражает мама. Ты, я да наш папочка. Всего-то три человека.
А Пистимея, поправив свои чёрные волосы, заявляет зловеще:
Третий явно лишний.
У папы от этих слов всё внутри у-у-у-у-ух и оборвалось от страха. «Ой-ой-ой, обречённо думает он. Мне конец пришёл».
И в этот самый момент дзинь-дзинь-дзинь, тринь-тринь-тринь телефон зазвонил.
Мама взяла трубку.
Это Настасья Андреевна? спрашивает трубка.
Да, отвечает мама.
С вами говорит роддом. Вы шестнадцать лет назад девочку у нас взяли. Так вот, верните её обратно. Мы по ошибке вам не того ребёнка выдали.
Короче, мама вернула Пистимею в роддом, а вместо неё привела другую шестнадцатилетнюю девочку. Красивенькую-прекрасивенькую, светленькую-пресветленькую, по имени Оленька.
Папочка, мамочка, воскликнула Оленька, сияя как солнышко, я вас очень-очень люблю!..
А Пистимею с тех пор папа и мама больше не видели. Правда, один раз папе не спалось, он сидел у окна и смотрел на ночное небо. А по небу летел самолёт. И вдруг папа видит, что это вовсе никакой не самолёт, а Пистимея верхом на метле. Впрочем, может быть, это ему просто почудилось.