ТУДА:
Не хотела тебе писать, да опять
скучаю. Плохо с нервами, пальцы
жёлтые, в глотке рык. Знаешь, после
того, как ты, я везде таскаю, как
собачка какая, верёвки твоей
обрывок. Знаешь, после того, как мы —
только наши тени мне мерещатся по обоям, по стенам школ. И услужливо,
на ночь глядя, рисует темень — камень
в темя, в постель метель, золотой
укол.
У меня всё в порядке, гладко. Живу как
надо. Похудела, почти не пью,
засыпаю поздно. Одногруппница вот
познакомила с другом брата.
Погуляли. Но это, видимо, несерьёзно.
Помнишь, Бэб, как мы через овраг в монастырь ходили? «Толстый поп» нас
потом прогнал. Ты был сильно датый.
Расскажи, как там рай и ад. Тяжелы ли крылья? Ну, а Бог, он какой? Он действительно бородатый?
Мне всё кажется, Бэб, что ты смотришь меня, как телек. Пока
солнце не сядет… Ну, что-то у вас там
светит? Блин, увидел бы кто, подумал —
больная девка. На тот свет сочиняет,
и думает, что ответят…
ОТТУДА:
Отвечаю. Ну мне-то тут ничего не светит. Лишь любовь твоя, когда ты обо мне вспоминаешь. Даже если ты это делаешь в туалете. Кстати,
Машка, когда ты там лампочку
поменяешь? Здесь всё время — всё тот
же день, только очень длинный. Так и ходишь с говном в штанах, да с петлёй
на шее. Вот встречался с Эженом — он высох, как балерина. Ну в могилке-то,
ясное дело, не хорошеют.
Паренька твоего я видел. Одет
недурно. Он же в банке сидит,
понятно, там жирно платят. Только
ты, когда будешь с ним — обо мне не думай. Тесновато нам будет втроём на одной кровати. Не хотел бы смотреть
— смотрю. Такова награда. И под
рёбрами режет, как будто бы там
живое. Суицидникам, Машка, ни рая
тут нет, ни ада. Без конца помираю, а мог бы, мудак, с тобою…
Ты прости, был бухой, тебе розочкой
в горло метил. А сейчас так кайфово
слушать, как ты там дышишь. Ты живи, как живётся, Машка, не лезь в мой пепел. Ты ж врубаешься, знаю. И кстати — ты классно пишешь.