ночь стоит за её спиною, неровно дышит
и все чаще зовет к обрыву или на крышу.
эти люди вокруг не будут ни капли ближе,
эти люди вокруг, которых совсем не знать.

и становится то ли холодно, то ли страшно.
привыкай держать спину ровно, молчать о важном.
параллели пересекутся — она однажды,
она просто однажды устанет себя спасать.

так случается, это, в общем, необратимо —
будь прилежной милахой с вечно довольной миной,
даже если внутри взрываются Хиросимы,
оставляя осколки сердца в твоей груди.

это как избивать шагами перроны станций
в городах, где совсем не хочется оставаться
и твой поезд отбудет где-то часов в двенадцать,
только время, смеясь, застынет на десяти.

а ты просто сиди, душою врастая в кресло,
всем плевать — доиграешь/выбудешь, если честно.
— на тебе ведь совсем не осталось живого места,
ну не мучь себя, девочка, сразу разбейся вдрызг.

— не ломай себя, детка, ври им, что все отлично,
улыбайся пошире, меньше трепись о личном,
что тебе всё до неприличия безразлично
и так мало вещей, что реально имеют смысл.

она лечится Бродским, Шоу, чуть реже — Блоком,
кем-то, кто не отсюда вовсе, весной и роком.
небо бьется дождем о стену, а нервы — током.
её город уснет под Daughter часам к пяти;

у неё же бессонница, кофе, инет и поле
неприснившихся снов, надежда на то, что вскоре
она сможет найти забытое кем-то море,
то, которое еще в силах её спасти.