И сказал ближний мне: «Хочу сесть тебе на шею и посидеть чуток». Что ответить?
С одной стороны, носить на шее других мне не в новость — могу и понести, если надо, если, действительно, нужда в том есть. Боль ближнего — моя боль, скорбь ближнего — моя скорбь.
С другой стороны, силы мои уже не те, и на шее уже сидят очень многие — осилю ли?
Примеряюсь к весу, который мне предлагают понести. Тяжко. Непосильно тяжко.
Примеряюсь к просьбе ближнего, проверяю, действительно ли нужда заставляет его обратиться ко мне.
Нет, лишь прихоть, банальнейшая прихоть. Если бы не так тяжело было нести уже лежащую на мне ношу, то, может быть, и не отказала бы. А так:
— Прости, ближний! Не могу.
Ближний надувает губу и чувствует себя обиженным и обманутым в своих лучших ожиданиях.
— Ну, прости, — говорю, — умру я иначе — понимаешь?
Не понимает. Его прихоть ему важнее моей нужды — нужды выжить.
— Ну это же не жизненно необходимо для тебя, — хочу сказать я ближнему, но он отрекся уже от меня, он уже заявил себя дальним, не желающим ничего слушать.
— Что ж, прости меня, ближний. Я, увы, не могу перестать быть для тебя ближним и оттого скорблю: мне болит твоя обида.
И все же, дорогой мой ближний, ты — неправ. Если бы ты просил о жизненно важном, необходимом, я бы бросилась исполнять твою нужду, не думая даже о своём безсилии. Но прихоть твою мне не осилить.
Я ведь нужна ещё тем, кто уже сидит на моей шее по нужде, а не просто из прихоти. Я должна их нести, понимаешь? Для них это жизненно необходимо, а значит, и для меня: я же для них — ближний.