Ты представь: вот так ломиться в чужие двери,
приходить в дома, жилища, по крайне мере.
А потом понять, что в них ничего нет, кроме
тех дверей. Заметь, вообще н-и-ч-е-г-о. Фанера,
а за ней бездыханный край, неживая зона…
Пустота, пустота, лишь одна пустота — до неба.
Пустота и сплошная, голая Оборона.

Тут что имеешь толком не потерять
Все восстановят. От красоты до нимбов.
Ибо покой не терпит незаменимых.
Мир же спокоен — значит, дублёров в ряд.

Возобновимы — честь, телефон, ключи.
Доводов можно сотню, но вряд ли — легче,
Если меняешь тех, кто тебя лечил
На одного, умеющего калечить.

Не осторожничай, выйдет боком.
Пробуй, испытывай, докажи им.
Всё, что даётся, даётся Богом.
Не отнимается даже жизнью.

Не осторожничай. В малом, многом.
Пробуй! Трусливый уже увечен.
Всё, что даётся, даётся Богом.
Правда, в аренду… до скорой смерти.

время наливается, спеет, зреет:
хоть его текстура пока что та же.
Серый, мы вообще-то не стали злее,
просто, очевидно: мы стали старше:
вот уже прорезался (голос? голод?),
вот уже малы и д (т)ела, и вещи.
как мы отрицаем наш малый город,
так нас отрицает большая вечность:
гонит от себя по прямой, навылет,
словно боль от женщины после родов,
кто же мы, Сереженька, рядовые
я-тебя-не-помню-не-знаю фронта,
лишние для неба, земли, погоды,
времени, упавшего спелой сливой.
… показать весь текст …

тяжело не мне, а Жар-птице в клетке. Я ведь так, воробушек без кормушки… держит меня на мушке- это чувство, будто бы виновата, непонятно в чем, но ведь в нехорошем. Так приходит к брошенным детям папа, понимая, что не прощен, не прошен… Это- стыдно и сложно, трудно… Будто ты — делим, будто ты — остаток…, а я так- лишь Воробушек- без кормушки…