Нет больше
Ни выхода и ни входа.
Дверь, что окрашена белым,
хлопала — ветром било.
Все хлеще и хлеще. Кто-то стоит на пороге —
в черном плаще,
горло его согрето
тонкою сигаретой.
Зря только время тратит —
его приметы —
в моем дневничке. В тетради.
Выстроились адресаты —
змеею. Криво.
Рыжею кровью
красит их лица
свет от ближнего бара.
Свет продолжает литься…
Нет больше
ни выдоха и ни вдоха.
Если я сдохну,
если я скроюсь из виду,
если я больше не выйду,
мой ангел — а может, черт —
отправит мой дневничок
в Лэнгли, что в штате Виргиния.
Стены пропахли джином,
свет пролился потоком,
ветры его сотрясали…
БЫЛО — пятьсот адресатов
по пятистам аптекам.
Были блики да блоки.
Было — пятьсот блокнотов…
В черном. Готов. Глуп.
И огонек — у губ.
Город — в огне…
Страх потечет реками.
Кто там стоит у рекламы,
думает обо мне?
Долго. Мучительно долго.
В комнатах дальних -дольних? —
люди меня воспомнят.
Воспой мне
о жарком дыханье смерти
в звонках телефона,
о телефонной сумятице,
о проводной смуте…
Видишь, как просто?
Там — одинокий кабак на перекрестке.
Там, чередою столетий,
в мужском туалете
хрипит запоротый рок,
и в руки — из рук —
в круг —
ползет вороненая пушка,
и каждая пуля-пешка
носит мое имя.
Ты говорил с ними?
Их накололи.
Им не сыскать мое имя
в чреде некрологов.
В их головах — муть,
им не найти мою мать,
она скончалась.
Стены от крика качались.
Кто собирал пробы,
точно с чешуйчатых гадов,
с моих петляющих взглядов,
со снов моих перекосных,
со слез моих перекрестных?
Свет невозможно убрать…
А среди них — мой брат.
Может, я говорил?
Что-то не помню…
Брат мой все просит
заполнить бумаги его жены.
Она — издалека,
начало ее дороги —
где-то в России…
Вы еще живы?
Вас ни о чем не просили!
Слушай меня, это важно,
прошу, услышь…
Ливень падает свыше,
с высоких крыш.
Капли — колючее крошево,
серое кружево.
Черные вороны сжали
ручки зонтов черных.
Болтают… слушай, о чем они?
Пялятся на часы.
В воде дороги чисты.
Долго лило — острые струи мелькали.
Когда завершится ливень,
останутся лишь глаза —
как монетки мелкие.
Останется ложь.
Подумай — стоит стараться?
Вороны — черные.
Вороны эти ученые —
у ФБР на службе.
Вороны — иностранцы,
все это очень сложно.
Лица манили,
но я обманул их —
я из автобуса выпрыгнул.
Один. На ходу. Без денег.
Там, среди дымных выхлопов,
таксист-бездельник
поверх газеты измятой
прошил меня взглядом,
глянул — словно сглодал.
Я — ошалевший, измотанный.
Кану,
как камень.
Сверху -соседка.
Ушлая старая стерва,
седина — на пробор…
Ее электроприбор
жрет свет моей лампы,
мне уже трудно писать.
Мне подарили пса:
пятнистые лапы —
да радиопередатчик,
вживленный в нос.
Мистика.
Прямо с моста
я столкнул пса вниз —
на двадцать шесть пролетов…
Вот, написал про это.
(Ну-ка, назад, проклятый!
Живо — назад!
Я видел высоких людей —
гляди,
больше не будет. проколов.)
В закусочной пол
пел
старые блюзы-хиты.
Официантка — хитра:
твердит, что бифштекс солили.
Да мне ли не знать стрихнина!
Горький тропический запах
не заглушить горчицей,
по — притуши-ка запал,
стоит ли горячиться?
От горизонта,
от гор
ночью пришел огонь.
Видишь, как дым — нимбом —
сереет в небе?
Ночью все мысли смяты,
то ли это!
Кто-то безликий — смутный —
по трубам отстойника столько
плыл к моему туалету…
Слушал мои разговоры
сквозь тонкие стены-
стены вращали ушами,
стены дышали,
стены давили стоны.
Видишь — следы рук
фаянс испачкали белый?
Время стянулось в круг,
все это вправду было…
День переходит в вечер,
красным горит по сгибу:
Мне позвонят — я уже не отвечу.
Не телефон — гибель!
Бог посылал грозы —
люди швыряли грязью.
Грязью залили землю,
больше — ни солнца ни зелени,
лишь крики боли.
Они научились врываться,
у них — винтовки да рации.
У них — ни заминки в речи,
им объясняют врачи,
как будет эффектнее трахаться.
Прикинь, как сладко:
в лекарствах у них — кислотка,
в лечебных свечках — «снежок».
Кто там. с ножом,
рвется — прогнать солнце?
Пусть только сунется!
Дорога моя — все уже,
дела — не в лад.
Я облекаюсь в лед,
не помню — я говорил уже?
Лед ослепляет подлые инфраскопы,
слежка выходит за скобки…
Вот — наклонилось к закату
индейское лето.
Произношу заклятья,
ношу амулеты.
Золою
засыпаны залы.
Вы полагаете — взяли?
К черту!
Я ж вас прикончу в секунду.
Я ж вас попалю за черту —
четко!
Любовь моя, будешь кофе?
…Небо — как кафель,
моя усмешка — как грим…
Нет у меня в ходу ни имени,
ни выхода и ни входа.
Кто-то стоит,
согретый горечью сигареты.
Не помню — я говорил?