Как известно, «каждому-каждому в лучшее верицца, катицца-катицца голубой вагон».
На голубом вагоне я прокатилась десять лет назад, имея в попутчиках свою сестру, мужа, и маму. Мы целый месяц в нём катались, и нам всем верилось в лучшее. За это время мы все вполне могли бы четыре раза доехать до Владивостока. Но не доехали.

***
В нашей уютной трёхкомнатной квартире, где на шестидесяти метрах не совсем дружно проживали я, мой муж, мама, папа, и младшая сестра, зазвонил телефон. Звонил он как-то по-особенному паскудно и с переливами, как всегда бывает, когда кто-то тебе звонит из ебеней, но меня это не насторожило. Я подняла трубку:
— Аллоу! — Завопил мне в ухо какой-то мужик с акцентом, навевающим воспоминания о таборе родственников из Белоруссии. — Хто это? Лидочка? Машенька? Танечка?
— А вам, собственно, кто нужен? — Я ж умная девочка. Я ж понимаю, что это может быть родственник из Белоруссии, и мне очень не улыбаецца перспектива переезжать из своей собственной комнату на кухню, и жить там месяц, пока в моей комнате сушат на подоконнике дырявые носки какие-то упыри.
— Мне нужен Слава. — Ответил дядька, а я нахмурилась. Если тебе нужен Слава — так прямо и скажи. Какая тебе в жопу разница, кто взял трубку?
Но то, что незнакомому дядьке нужен мой папа, немного меня утешило. Родственники из Белоруссии — это по маминой линии. Папа у меня сиротка. У папы никого нету, кроме сестры-близнеца. Значит, на кухню меня не выпихнут. Но осторожность всё равно не помешает.
— А кто его спрашивает?
— Это Володя с Урала. — Удивил меня дядька. Чо мой папа на Урале забыл? А дядька разошёлся: — Это Машенька или Лидочка? Я ж вас лет десять не видел.
— Лидочка это, — говорю, — только я и десять лет назад никаких Володей не видала. А на память я не жалуюсь.
— Ну как же? — Дядька, по-моему, расстроился. — Я ж тебе ещё платье подарил на день рождения. Голубое, в кружевах.
— Серое, и в дырах. И не на день рождения, а на первое мая. И это было не платье, а халат. И не подарили, а спиздили с бельевой верёвки у соседки. — Я сразу вспомнила дядю Володю с Урала. Какого-то троюродного папиного племянника. Хуй его забудешь. — А ещё я помню, как вы напоследок скрысили у моего папы фотоаппарат и дублёнку, а у моей мамы — новую лаковую сумку. И они вас не простили.
Это было правдой. После дядиволодиного отбытия восвояси, мои мама с папой ещё месяц подъёбывали друг друга. Папа говорил маме:
— Тань, не пора ли тебе сходить в театр с новой сумкой?
А мама отвечала:
— Только после того как ты напялишь дублёнку и сфотографируешься.
Видимо, дядя Володя сразу понял по моему изменившемуся тону, что сейчас его пошлют [цензура], и больше никогда не возьмут трубку, и зачастил:
— Лидочка, у меня мало времени, так что я быстренько. В общем, я щас живу в Питере, я сказочно богат, я [цензура] какой олигарх, и вот я вспомнил про вас. Мою семью. — Я фыркнула. — И хочу сделать вам подарки. Вот ты что хочешь, а?
— Ничего. — Отвечаю. — У меня всё есть.
— Зачем ты меня обманываешь? — Дядя Володя хихикнул. — Нет у тебя нихуя. У тебя ж папа алкоголик.
— Зато он халаты у старушек не [цензура]. — Мне стало обидно за папу. — И если сравнить тебя и моего папу — то мой папа, по крайней мере, в штаны не ссытся, когда пьяный. А щас он вообще уже пятый год как не пьёт.
— Да ладно? — Не поверил дядя Володя. — И чо, разбогател?
— Не, — говорю, — в Питер он не переехал, олигархом не стал, но в штаны по-прежнему не ссыт. И то хорошо.
— А откуда у тебя «всё есть»? — Не унимался родственник.
— Да заебал ты! — Я уже не выдержала. — Замуж я вышла. — Муж меня златом-серебром осыпает.
— А шуба у тебя есть?
— Даже две.
— Третью хочешь?
— Хочу, — говорю. Вот сука прилипчивая. Как банный лист. — Очень хочу. Привези мне шубу, я буду рада.
И бросила трубку. И папе даже говорить не стала, что нам звонил олигарх из Питера. Папа у меня мужик серьёзный, ему обидно будет, если он узнает, что имеет в родственниках шизофреника.
Тут бы и сказке конец, но хуй. На следующий день, когда я вернулась с работы домой, ко мне с порога кинулась четырнадцатилетняя сестра, вся покрытая нервными красными пятнами, и зашептала возбуждённо:
— Лидка, щас нам звонил дядя Володя с Урала, он мне компьютер пообещал подарить!
— А шубу не обещал? — Спрашиваю серьёзно.
— Не, я шубу не просила. Он сказал, можно всё что хочешь просить! Как думаешь, привезёт?
— Ага. И шубу, и компьютер, и автомобиль с магнитофоном.
Машка насупилась.
— А я ему верю. Он наш родственник.
— В том-то и проблема. — Я расстегнула сапоги. — Ты в какой семье живёшь? Ты хоть раз в жизни видела в нашем доме родственника, которому можно верить? Мамина родня из Могилёва в последний свой приезд спиздила у нас смеситель из ванной, а папина сестра из Электростали потеряла тебя на кладбище, и ты наебнулась в могилу. Забыла?
— Я сама потерялась… — Попробовала заступиться за свою тётю Машка.
— Конечно. — Я сняла второй сапог. — Только она тебя и не искала. А нашёл тебя какой-то некрофил, который пришёл на кладбище, чтоб поебаться со свежим трупом, обнаружил в могиле тебя, пересрал, и вызвал милицию. Может, напомнить чо у нас спёр олигарх дядя Володя?
— Я хочу компьютер. — Заныла Машка. — Дядя Володя не из Белоруссии, и я ему верю! В конце концов, ну ведь может быть в нашей семье хоть один нормальный олигарх?!
— Нет. — Я лишила сестру надежды. — В нашей семье все уроды. Включая тебя и меня. Прекрати разговаривать по телефону с дядей Володей, а то маме нажалуюсь.
Машка хихикнула:
— Не нажалуешься. Мама тоже уже разговаривала с дядей Володей, и попросила у него стиральную машину.
Я уставилась в потолок.
— Господи, с кем я живу… Больше ничего не попросили?
— Вовка твой колонки большие попросил. — Вдруг неожиданно сказала Машка, а я икнула.
— Какие колонки?! Ладно, вы с мамой… Мама от природы такая, у неё родня в Могилёве, ладно ты — ты маленькая, и у тебя тоже родственники в Могилёве. Но Вовка-то не из нашей породы! Он-то не дебил!
— У него в Виннице родня. — Напомнила Машка. — И Вовин папа, когда у него кот помер, кота в церковь таскал отпевать, на даче его похоронил, и памятник из мрамора поставил. Двухметровый. А потом с кадилом неделю по соседям ходил, и церковные песни пел.
Возразить было нечего. То что Вовкин папа наглухо ебанутый — это все знают. Он, когда кот помер, все зеркала в доме завесил, сорок дней со свечкой по дому ходил, выл как Кентрвильское привидение, и рисовал маслом портрет покойного. Причём, с натуры. Дохлый кот лежал у него в коробке на столе две недели, пока соседи не вызвали санэпидемстанцию. Вонь на четырнадцать этажей стояла.
Круг замкнулся. Стало понятно, что противостоять вирусу «дядя Юра» придёцца именно мне. Папу я жалела.
Через три дня я поняла, что с вирусом мне так легко не справиться. Телефон паскудно тренькал по шесть раз в день, и к нему наперегонки кидались мама, Машка, и, прости Господи, мой муж.
— Колонки! Сабвуфер! — Доносилось из комнаты. — Тостер! Микроволновка! Видеомагнитофон! Шубу Лидке!
Я вздрагивала, и зажимала уши руками. Потом, правда, интересовалась: а нахуя нам ещё один тостер, ещё одна микроволновка, и видеомагнитофон, которых и так два?
Мне ответили, что всё пригодиться. Пусть будет. А видеомагнитофон можно тёте Тане из Могилёва подарить. Как раз она скоро к нам в гости приедет.
Хотелось умереть.
Через неделю я уже сама стала верить, что дядя Володя — олигарх. Он звонил каждый день, каждый час, и ещё по два часа песдел с моей мамой по телефону. Это ж скока денег надо иметь, чтоб по межгороду часами песдеть?
Через две недели я стала ждать шубу.
Через три сама первой рванула к телефону, услышав междугородний звонок.
— Лида? — Удивился дядя Володя. — А где Маша?
— В школе, — говорю, — учится она. А скажите-ка мне, дядя Володя, чем вы вообще занимаетесь? Насколько я помню, вы были пьяницей, вором и энурезником.
— Да я и щас вор. — Похвалился папин родственник. — Тока щас я ворую по-крупному.
В это я могла поверить. У меня папа за это уже отсидел.
— И про шубу правда? — Я всё ещё немножко не верила.
— Конечно. Вот она, шуба твоя. Лежит у меня перед глазами, искрицца на солнце. Я решил на свой вкус взять. Норку любишь?
— У меня лиса есть. А норки нет. Люблю, конечно.
— Замечательно! — Обрадовался дядя Володя. — А ты уже подумала, как ты будешь меня благодарить за подарки?
Я поперхнулась.
— Чо делать?!
— Благодарить. Благодарить меня. — Дядя Володя понизил голос. — Ты же потрогаешь мою писю?
В голове у меня сразу всё стало на свои места, я моментально исцелилась, и даже обрадовалась.
— Конечно потрогаю. И потрогаю, и подёргаю, и понюхаю. Ты когда уже приедешь-то, а?
— Подожди… — судя по возне в трубке, дядя Володя намылился подрочить. — Ты на этом месте поподробнее: как ты её будешь дёргать?
— Молча. — Обломала я дроч-сеанс дядя Володи. — Но, блять, с чувством. Когда приедешь, отвечай?
— Завтра! — Выпалил извращенец, и заскулил: — А может, ты писю ещё и поцелуешь?
— Непременно. Тока шубу не забудь. Засосу твою писю как Брежнев. Завтра жду.
И бросила трубку.
Одни сомнения у меня развеялись — дядя Володя действительно был неотдупляемый мудак, но появились и другие: у моего папы не может быть таких племянников, хоть ты обосрись. Пьющие — это да. Нарушители законов — запросто. Но не имбецилы же.
Помучавшись с полчаса, я пошла на доклад к папе.
Папа был суров лицом, бородат, и смотрел по телевизору «Кровавый ринг». Я присела рядом, и начала издалека:
— Пап, а ты своё генеалогическое древо знаешь?
— Конечно. — Папа не отрывал взгляда от Ван Дамма. — У нас в семье все алкоголики.
— А много их вообще? Алкоголиков этих?
— Уже нет. Остался я, и моя сестричка. — Папа крякнул, потому что на экране отрицательный герой с узкими глазами и неприличным именем Тампон, ёбнул Ван Дамму ногой.
— А помнишь дядю Володю с Урала? — Я стала подводить папу ближе к интересующей меня теме.
— Он мне не родственник. — Папа торжествующе улыбнулся. Ван Дамм ёбнул ногой Тампона. — Мы с Галькой сироты, нам опекуны полагались. Эти опекуны менялись как в калейдоскопе. Сиротам ведь квартиры отдельные давали. Поэтому опекунов у нас было хоть жопой ешь. Одни как раз потом на Урал уехали, а Володя — их сын. Я его сам один раз и видел, лет десять назад. А ты с какой целью интересуешься?
Я собралась с духом, и рассказала папе про нездоровую атмосферу жажды халявы, которая вот уже почти месяц как царит в нашем доме, и даже упомянула о дроч-наклонностях уральского пельменя.
Папа молчал. И это пугало.
Папа интенсивно шевелил бородой, и не смотрел на Тампона.
Потом папа встал, и вышел в прихожую. Там он порылся в комоде, достал из него потрёпанную записную книжку (никогда не подозревала, что у папы есть телефонная книжка, ибо ни он, ни ему никто никогда не звонил), и направился к телефону.
— Тётя Маша? — Минут через пять спросил в трубку папа. — Это Славик. Да, именно. Как здоровье ваше, как дядя Витя? Как Володя? Что? Даже так? Ай-яй-яй… И давно? Ой-ой-ой… И с чего? Ой, бля-бля-бля… Сочувствую. Ну, не хворайте там.
Я во все глаза смотрела на папу.
— Ты была так близка к разгадке, доча. — После минутного молчания сказал папа, и прижал меня к себе. — Володя уже пять лет как в дурдоме живёт. Говорят, совсем плохой был. По ночам звонил Бриджит Бардо и Валерию Носику, и приглашал их на ужин, на черепаховый суп. Черепаху, кстати, он действительно сварил. Пришлось с ним расстаться. Так что теперь надо позвонить в это прекрасное учреждение, и сказать, что их пациент дорвался до телефона, и теперь их ждёт километровый счёт за междугородние переговоры.
— А если он ещё будет звонить?
— Не будет. — Уверенно сказал папа, и пошевелил бородой. Теперь к телефону буду подходить я. А ты сегодня зайди в нашу шестую палату, и оповести больных, что ништяков не будет. Можешь даже рассказать им про дурдом. Это называется шоковая терапия. Они выздоровеют.
В шестой палате меня приняли недружелюбно, а мама сказала, что я всё вру. Вовка тоже открыл рот, но я ему напомнила про мёртвого кота, плохую наследственность, и врождённый порок мозга, как оказалось, поэтому он не стал со мной спорить. Машка так вообще разрыдалась, и заявила, что всё равно завтра будет ждать дядю Володю. Он обещал приехать на чёрном джипе, и привезти компьютер. И она ему верит, потому что он не из Могилёва, и не мамин родственник. И даже не папин, что ещё лучше. Значит, ничего не спиздит.
На следующий день Машка с утра заняла во дворе выжидающую позицию в засаде у бойлерки, и часам к пяти вечера ей пришлось менять место засады, ибо за бойлеркой собралось человек пятнадцать Машкиных подружек, тоже с нетерпением ждущих дядю Володю. Иногда в засаду заглядывала я, и издевалась:
— Машка, я только что дядю Володю на джипе видела. Он в соседний двор зарулил.
— Правда? — Велась Машка. — А ты точно знаешь, что это он?
— А то. Чёрный джип, из багажника торчат колонки и комп, из-под капота — шуба норковая, а к крыше стиральная машина верёвкой привязана. Стопудово это он.
И Машка вместе с подругами убегали в указанном мною направлении. Я всё-таки верила в шоковую терапию.
Когда, десять лет спустя, у Машки появился свой чёрный джип, и она приехала ко мне в гости хвалиться приобретением — первое, что она увидела, выйдя из машины — это меня, стоящую на балконе четвёртого этажа, и орущую во всю глотку:
— Ура! Дядя Володя на джипе приехал!
Машка показала мне фак, и крикнула в ответ:
— Спускайся! Надевай шубу и бери стиральную машину. Щас в Питер поедем!

Я не зря верила в шоковую терапию. Она помогает.