ДОЖДЬ В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Я не знаю, зачем пишу это письмо. Не знаю, отправлю ли его. Не знаю, как к вам обратиться. Не знаю, как представиться самой.
Хотя именно это вы и хотите прежде всего понять. Вам интересно, кто я… Кто я? Та женщина, о существовании которой вы догадались несколько месяцев назад. Та женщина, из-за которой вы столько раз плакали… Да, да. Я знаю это… Та женщина, которую вы проклинали, ненавидели. Та женщина, которую принято называть соперницей, любовницей, разлучницей. Я та, кто превратил в ад вашу жизнь, заставив мучиться, терзаться, разрываться между желанием спросить его, вашего мужа, вашего Игоряшу (вы ведь так его называете): «Кто она?» И невозможностью сделать это: как же тогда гордость? Чувство собственного достоинства? Интеллигентность, наконец? Вы не спросили. И потом столько раз восхищались собой: «Вот он все понял, почувствовал без слов — и как я страдаю, и как я горда. И он благодарен мне за мое благородство, за то, что не устраивала этих обывательских сцен с выяснением отношений. Он не мог не увидеть, насколько я выше, чище той женщины. И он порвал с ней. Он вернулся ко мне. Вернулся другим — лучше того, прежнего: заботливый, внимательный. И это его превращение во мне тоже многое изменило: мне захотелось быть красивой, захотелось, чтобы в доме стало уютно. Мне самой странно, но я полюбила готовить. В нашем доме сейчас так хорошо»… Вы ведь так думаете? И вы ошибаетесь.
Да, в вашем доме сейчас хорошо, но не потому, что меня не стало, а именно потому, что я есть. Я представляю себе, как гневно передернется ваше лицо, как скомкаете вы этот листок, если я вам его отправлю. Успокойтесь… Я пишу не для того, чтобы мучить вас. Я пишу, чтобы… Впрочем, поверьте — я очень волнуюсь. Пожалуйста, наберитесь терпения. Я расскажу все с самого начала. У вас есть время это прочитать — Игорь предупредил вас, что вернется поздно, потому что поедет на дачу к Илье Григорьевичу. Вас это не удивило. Вы знаете, что этот старый профессор сделал из вашего мужа ученого. Чтобы в тридцать четыре года защитить докторскую, одного таланта мало. Надо, чтобы были руки, которые талант лелеют. У старика такие руки. И потому совершенно естественно, что Игорь едет поздравить своего учителя с Новым годом. Он действительно туда поехал. Но потом придет ко мне — отметить год нашего знакомства.
Да, мы познакомились 31 декабря прошлого года. В сберкассе в очереди, чтобы заплатить за квартиру. Народу было полно — люди стараются не тащить долги в новый год. Игорь стоял передо мной. Над воротником его пальто, как мышиный хвостик, торчала оторванная вешалка. Когда он шевелился, хвостик вздрагивал. Сначала мне было смешно, а потом захотелось спрятать. Я стала потихоньку засовывать вешалку за воротник. И тут Игорь обернулся… Я увидела его лицо…
— У вас вешалка оборвалась… Я хотела… — забормотала я.
— Забыл пришить, — смутился он.
Стояли мы еще долго, но больше не разговаривали. Игорь читал газету. А я пыталась отгадать, кто он, чем занимается. Потом он заплатил и ушел. Когда я вышла на улицу, он ждал меня.
— Я хотел у вас попросить… В общем, не дадите ли ваш телефон? — скороговоркой выпалил он.
И, знаете, я почему-то сразу же назвала номер. Игорь полез в карман, наверное, за записной книжкой. Но подошел мой автобус. Я вошла. Дверь захлопнулась. «Забудет, чудак, конечно, забудет», — думала я, глядя через стекло на неуклюжую фигуру в черном драповом пальто. Нелепом пальто. Потом я как-то сказала Игорю, что у него пальто, как у Эйнштейна, и он по-детски хохотал. Вообще он так чудесно смеется…
В десять часов зазвонил телефон.
— К вам не прорваться, — сказал он и добавил: — Это тот тип, с оторванной вешалкой.
— Хотите, чтобы я вам ее пришила? — съязвила я.
— Очень хочу, — радостно согласился он. — И знаете, хотя это, конечно, нахальство, но хочу прямо сегодня. Неловко все-таки Новый год встречать неряхой.
Я назвала адрес…
— Только предупреждаю — буду не один.
Я ничего не успела ответить, как в трубке послышались гудки. И гудки мне показались веселыми, озорными, и на сердце у меня стало легко и радостно. Я вихрем стала носиться по квартире. Живу я одна, потому что… Хотя об этом потом… Новый год собиралась встречать у друзей, так что принять гостя мне было нечем. Но когда в дверь позвонили, на плите уже шкворчало мясо, а в духовке румянилась «ленивая» пахлава.
Открыв дверь, я в ужасе отпрянула: на меня смотрела огромная черная собачища.
— Простите, не пугайтесь, это Джемма, она очень добрая, — извинился Игорь. — Я же говорил, что буду не один, — улыбнулся он.
Джемма тем временем спокойно вошла в прихожую, положила свои лапы на мою нарядную блузку, слизнула со щек французскую пудру и пошла обследовать дом.
Я ничего не могла поделать со своим лицом. Да нет, я ничего не хотела с ним делать. Знала, что на нем написано: здорово, что ты здесь, здорово, что мы вдвоем. И я знала, что он это видит и тоже знает, что это здорово. И мы ни о чем друг друга не спрашивали. И когда я сказала, что пора накрывать на стол, он поставил два прибора. И нам было весело и хорошо сидеть за столом, о чем-то разговаривать. Мы очертили вокруг себя черту, через которую не могло пробраться ни наше вчера, ни наше завтра. Было только сегодня, только эти минуты, только этот дождь.
Такой странный, такой неожиданный, такой вдруг… дождь в новогоднюю ночь.
Я знала, что все вокруг красиво: и стол, и комната, и я сама в мерцании свечей. И опять я знала, что он видит это, что он это чувствует! И я так хотела, чтобы это теперешнее наше состояние, это счастье, которому суждены были только часы, вошло бы в него и осталось в нем навсегда… Как оно вошло в меня… И как оно во мне осталось… И пусть будут, обязательно пусть будут и другие часы, дни, годы счастья, но они будут именно другими… без нынешних нас… Без этого дождя. Хоть бы подольше не наступало завтра!
Но оно придет. И я узнаю, что есть вы. Что вы в эти самые часы ехали в поезде. Ехали потому, что считали — так надо…
Надо, чтобы он остался один и вы остались одни. И в этой своей разъединенности подумали, почему вы рядом, но не вместе. И, наверное, вы стояли в коридоре у окна, глядя в темноту. И во тьме этой виделось вам, как и он стоит в пустом вашем доме. Курит одну сигарету за другой и думает, думает над тем же, над чем и вы… И уж никак не могли вы себе представить: комната… свечи… женщина… он, хохочущий. И уж совсем немыслимо невозможное, а потому правда — он спит, обнимая женщину, прижимаясь к ее плечу…
Окно открыто, а за ним — тоже невероятно, щедрый весенний дождь. И по лицу женщины, как дождинки по стеклу, скатываются слезы. Она плачет потому, что он во сне повторял ее имя… Так нежно, с такой любовью. Нет, не бросайте листок. Вы сейчас все поймете: он повторял не мое — ваше имя, мы с вами, оказывается, тезки. Не меня — вас он любил во сне, не меня — вас обнимал. Я не знала о вас в ту ночь… Вы не знали об этой ночи… И хорошо, что вы не знали. Тогдашняя вы не смогли бы понять — он не искал любовного приключения.
Но наступил день. Кончилось чудо новогодней ночи. Игорь мне все рассказал. Я слушала его и в вас, незнакомой мне женщине, узнавала себя… Вы пугающе, до мелочей, повторяли мои ошибки. Вы были такой, какой была я пять лет назад. И беда, которая нависла над вами, заслонила, поверьте, мое собственное горькое разочарование, мою родившуюся ночью и умершую утром надежду на… А Игорь — он ничего и не заметил, не увидел… Не потому, что бесчувственный, а потому, что все его чувства, как луч прожектора, направлены только на вас, на вас одну. И еще — он пришел ко мне, чтобы спасти вашу любовь. Он выбрал меня по наитию, как зверь, который среди множества трав отыскивает ту, что излечит его. Я никогда не спрашивала, почему он пришел ко мне. Да и зачем спрашивать… Я должна была стать снадобьем, чтобы спасти вас обоих. И я стала им. Мы с вами ровесницы. Но я старше вас на пять лет одиночества… И на две изломанные жизни: мою и того, кто был моим мужем. А теперь чужой муж… И отец девчушки, очень на него похожей. Я иногда встречаю их. И знаете, каждый раз одна и та же мысль: как странно, что это его дочь, а не наша… Если бы можно было вернуться в прошлое и оттаскать за волосы ту самонадеянную дуру, какой я была тогда. Я любила его, очень любила. Но все тряслась над своим достоинством, как бы он его не унизил, как бы не растоптал. Словно свежепосаженный газон, стерегла свою свободу — вдруг он на нее наступит. И в этом своем рвении доходила до полного маразма. Если он просил сварить чего-нибудь вкусного, вопила, что у меня нет времени торчать на кухне, что он забыл, что у меня диссертация, женился бы на продавщице… «А я и так женился на колбасном отделе, — сказал он мне однажды, — кроме колбасы, у нас ничего и не водится…»
А ведь диссертация мне нужна была только потому, что он защитился. Все боялась отстать, остаться в хвосте. Ученая дуреха, не понимающая, что мужчина может сделать самое трудное дело, он может свернуть горы, но не может зашить распоровшуюся рубашку. И не надо от него этого требовать… Господи, какая же я была глупая! Чувствовала ведь, знала, что еще шаг — и пропасть… И что же я сделала? То же, что и вы, — решила, что нам надо на время расстаться… Уехала… Как будто в человеке что-то меняется с переменой места. Вернулась. А через несколько дней, вечером, он положил на стол ключи от квартиры. Они тихо звякнули, но я оглохла от этого звука, как от взрыва. И ушел. Потом я всю ночь сидела в кухне на табуретке и скулила, как брошенная собачонка… Это так страшно… И я не хотела… Не хотела, чтобы и вы сидели ночью на табуретке… И я решила, как поступить… Я не была вашей соперницей, но я хотела, чтобы вы думали, что она у вас есть.
Игорь часто заходил ко мне. Но, поверьте, я никогда больше не была для него женщиной. Я стала его сестрой, его другом. И вашим прежде всего. Он являлся в своем неизменном потрепанном пальто, в старомодных рубашках, на которых вечно не хватало пуговиц. Я пришивала их… Может быть, вы этого и не замечали. А однажды потащила его в магазин и выбрала рубашки, свитер, брюки и — нам повезло — финскую куртку. Потом мы вернулись ко мне. Я заставила его переодеться во все новое. И когда он, такой разнаряженный, пришел домой, вы, конечно, не могли не заметить этого. Вы заметили и то, что покупки сделаны женщиной… На другое утро я видела вас в автобусе. Не удивляйтесь, что я знаю вас: однажды нас знакомила моя приятельница, работающая вместе с вами. Вы тогда взглянули на меня мельком. И слава Богу — мне нелегко было скрыть замешательство. В автобусе вы сидели, глядя в книгу, но так и не перевернули страницу. Сама себе я казалась отвратительно жестокой. Какое, собственно, право я имела вмешиваться в вашу жизнь? Единственное — избавить вас от муки видеть, как он ведет за руку не вашего, а своего ребенка.
И все-таки, простите меня…
Я сказала Игорю, что у вас очень красивые волосы и что, если бы вы носили их распущенными, они струились бы, как лунный свет. Если бы вы видели, как он обрадовался! Как говорил о том, какая вы красивая, самая красивая. А потом добавил, что в последнее время вы очень грустная и, посмотрев его обновки, сказали, что и не предполагали, что у него такой хороший вкус, и тоже как-то грустно улыбнулись. «И не знаю, что с ней, — говорил он. — Пытаюсь спрашивать — молчит».
И я представила себе: в комнате сидят двое любящих друг друга людей… Людей очень образованных. Знающих множество самых умных-заумных слов… И не умеющих найти самые простые и самые нужные, чтобы сказать друг другу. И это молчание с каждым днем становится все тверже… Оно каменеет — и тогда через него не пробиться… Мне стало страшно…
Я сказала Игорю, что надо сделать самое простое — подарить вам цветы и сказать те слова, которые он говорил мне о вас. А он — ученый — слушал меня так, словно я открывала ему Бог весть какие тайны мироздания. И еще я сказала, что скоро 8 Марта и он должен хорошенько подумать о подарке, и я научу его делать «ленивую» пахлаву, а он испечет ее к празднику… Он радостно кивал головой, а потом побежал покупать цветы.
Я знала — молчание в вашем доме кончилось. Потом мы с Игорем ходили по магазинам, выбирая для вас подарок. И как же мы радовались, купив красивое гранатовое ожерелье, костюм из ангорки. Не сердитесь — я прикасалась к этим вещам чистыми руками… Наконец самое трудное. Три вечера подряд Игорь пыхтел и чертыхался на моей кухне — учился печь пахлаву. Восьмого числа позвонил не столько для того, чтобы поздравить, сколько чтобы похвастаться — получилось лучше даже, чем у меня. Я знала — этот пирог будет для вас самым дорогим подарком. Игорь оказался способным учеником: не раз приходил ко мне, чтобы научиться что-то готовить. Он не просил вас приготовить, может, еще боялся услышать прежнее «нет времени». Он предлагал вам — давай попробуем изобрести харчо.
В начале лета вы уехали со студентами на практику. Как-то в выходной Игорь зашел ко мне… Увидел — в доме ремонт. Тут же загорелся — слушай, я тоже сделаю, помоги выбрать обои. Выбрали и обои, и пленку для кухни, и скатерть… Он говорил, что вам все очень понравилось. Я рада… Теперь в вашем доме вам хорошо обоим. Пусть так будет всегда…
Почему все-таки я вам все это рассказала? Чтобы убедить вас, а может, себя, в том, что я искупила свою невольную вину перед вами? Наверное… Но не только поэтому… Да, вот оно — главное: сегодня Игорь войдет в мой дом в последний раз… Я это знаю. А он даже не догадывается. Как ни разу не догадался, что я так старательно возводила, укрепляла стены вашего дома не только потому, чтобы вам обоим было в нем хорошо, но и для того, чтобы защитить этот дом от себя самой… Потому что во мне все живет, все мучает сладкой болью: мерцание свечей… шум дождя… теплое дыхание на моем плече…
Я люблю вашего мужа… Простите меня… Я не могу больше быть вашим другом… Но никогда не стану врагом… И потому — потому не открываю дверь…
Он звонит… Сегодня ваш муж вернется домой раньше, чем обещал… Распахиваю окно… Какая морозная ночь! Ветер швыряет в лицо колючую снежную крупу… Из глаз полились слезы… Мне больно…
Дождь… Весенний дождь в новогоднюю ночь… Он был… Он кончился… Но он остался со мной… Дождь…