Холодно. Батарея не греет, шипит только и воняет палёной пылью. Вытереть никак — рука не пролазит. А в Бишкеке у меня обогреватель был. Со следами воска (я на нём свечу растапливала) и резины от тапочек. Зелёных. С зайцами. Я же не знала, что они расплавятся от жары. Хотя тапочки не жалко. Я их выкинула через полгода, когда вернулась из больницы. Чтобы заразу в дом не тащить. Да какая разница? От той дистрофии не осталось и следа, как и от той зимы. У меня что ни зима, всё болею. И нет бы просто простужаться, как все нормальные люди. Я всегда болею самыми что ни на есть экзотическими болячками. Дистрофией. Ветрянкой. Лямблиозом, в конце концов.
Этой зимой я влюбилась.
Вот что самое интересное, на мечту всей моей жизни Саша был ну совсем не похож. Мечта всей жизни была брюнетом. С огромными светло-зелёными глазами. Я всегда считала, что они карие. Наверное, потому что не приглядывалась никогда. А у Сашки глаза были небесно-голубые. Хотя почему «были»? Они и сейчас есть. Вот только уже не мои. Да они моими и не были никогда.
Какая ирония. Меньше месяца назад я била своего друга Никиту по наглым рукам и объясняла этой дурьей башке, что у меня — Миша. Которого я люблю. А он говорил, что я дура. Дура набитая. И что Мише на меня плевать. А ему, Никите, не плевать. Потому что он меня любит. И я его люблю.
Как друга, конечно. Бить по заднице он может всех. Кроме меня.
Потому что со мной такие шутки не пройдут.
Это я так думала, ага. До тех пор, пока то же самое не отмочил Саня. И был подвергнут жесточайшему бойкоту. Длиной в две минуты двадцать секунд.
До тех пор, пока он не сказал:
-Диса, ты дурак. Жалуешься всё, что у тебя фигня на личном фронте, а тут такая девчонка классная…
Это он про меня, да. Нет, мне, конечно, и раньше говорили, что я классная. И не раз. И всех я отшивала. Потому что у меня — Миша. Которого я люблю.
А в этот раз отшить как-то не получилось. А надо было. Тогда я бы не ревела, уткнувшись в подушку, вспоминая, как Саша носил Алинин портфель. Я бы не завалила тест по биологии только из-за того, что никак не могла изгнать из своего воспалённого сознания образ Саши с его никому не нужными любовными муками. Алине он был не нужен.
Он был нужен мне. И за это меня жестоко прессовала моя собственная совесть.
Совесть имела образ Миши Синькова. Или Сенькова. Нет, Синькова всё-таки. Я узнала недавно. Когда нашла его в Одноклассниках. Когда увидела Сашино лицо с плохо скрываемой яростью. А вот тебе, родной мой. Точная копия моего лица в ту ночь, на Ключах. Получи и распишись. Раскатал губу. На меня психанул… А тут раз — и упорхнула, улетела твоя кареокая голубушка. Молодец Алинка. Я вот почему-то на неё не злюсь, и это хорошо. Нервное напряжение переросло в простуду, и Великий Понедельник я проболела. А жаль. Хотелось бы заглянуть в эти лживые глаза.
А я тебя всё равно не забыла. И ты не забыл меня. А ещё ты не забыл Алину. А я — Мишу. О любовных треугольниках я уже слышала, а вот о квадратах — в первый раз.
С Мишей вы, конечно, не были знакомы. И слава Богу. Иначе б ты его убил, ну, или попытался. Ты ведь сильный. Не толстый, Саш, не говори так про себя. И руки у тебя тёплые. Даже тогда, когда ты напихивал мне снег за шиворот. И особенно, когда Алину извалял в том же снегу.
Он даже растаять не успел.
А Миша мне снег никуда не пихал. Один раз только, в детстве, он меня засунул в коробку. Была коробка для игрушек, а стала — для Алисы. И для Миши. Потому что он сам потом туда же залез. Для справедливости. У меня был друг Собир. Хороший парень. В меня даже не влюблялся, а это качество в своих друзьях-мальчиках я ценю прежде всего. И Собир хватал вентилятор и пытался меня вытащить. А я вылазить не хотела. Но меня вытащили. Потому что в тесной коробке маловато места для годовалой барышни и её двухлетнего «кавалера». Мишка. Смешной такой был. Ты меня ровно на год старше. На год и пять дней. Я помню, как тетя Юля так говорила. А ты стоял у моей коляски. И заглядывал внутрь. А внутри лежала я — двухнедельной давности. Я, конечно, не могу этого помнить. Мама как-то откопала на антресолях записи, которым уже — подумать только! — тринадцать с половиной лет. И там мои дни рождения. Первый. И второй. И третий. Ты меня тогда в щёчку поцеловал. А я смутилась. И надела себе на голову пакет.
Вот такая странная я баба.
А потом ты вырос. Красавец стал. И я выросла тоже. И стала на три сантиметра тебя выше. У тебя рост, точно как у Сашки. И улыбка. И жесты. Наверное, поэтому я в него и влюбилась. Искала в нём тебя. А ты-то меня искал? Вряд ли. Ты можешь только обнимать меня украдкой, словно невзначай, и смотреть, настолько пронзительно, что хочется обнять тебя и сидеть вот так вечно. Анекдот помнишь? Тот, про собаку и танк? Вернее, про собаку в танке. «Тронешь Танк — Пизды Получишь». Матершинник тот ещё. Я тогда ещё так не умела материться. Теперь умею. Но мне, если честно, от этого не легче как-то. И мат не лезет в голову. Ни один, как ни странно. Одно только слово.
Солнышко.
-Ты солнышко.
-А ты лошадь.
Ты не думай, я не ёбнулась умом, нет. Не помнишь разве? Лизин день рождения. Конкурс. Раздача ролей. Я — солнце. Ты — лошадь. Ты ржал тогда очень смешно. Как настоящая коняшка.
В ванной темно. Я сижу на кафельном полу, обхватив голову руками. Слёз нет. Слов тоже.
Есть боль. В избытке. В очень большом избытке.
Холодный пол высасывает тепло из тела. Я засыпаю, кажется. В ванной, да ещё и на полу — родители точно сдадут меня в дурку.
Я стараюсь не думать ни о чем. Но у меня не получается. И спать на полу тоже не получается.
-Алиса, иди ужинать!
Родители дядь Нёмины пришли. В подсвечнике — две белые свечи. Зачем? Ах да, сегодня же канун субботы.
Чиркаю спичкой о коробок. Поджигаю свечи… нет, я не обожгусь. И учить меня спички зажигать тоже не надо. Провожу рукой над пламенем. Произношу полузабытые какие-то слова. Четыре месяца мы свечи не зажигаем. А тут эта показуха. Но губы не забыли молитву. А пальцы помнят ещё, как сыграть на пианино мелодию из «Титаника». Только играть не на чем. И некому.
-Алис, а давай мы тебе шампанского нальём?
Вот это прикол. Отказываюсь, конечно. Бабушка настаивает. Никита бы двумя руками к бутылке сейчас присосался. И Саша, скорее всего. И не только к бутылке. Помнишь, Сань, ты мне рассказывал, как друзья научили тебя курить марихуану? И водку пить. И с девками спать ты тоже собрался научиться. И ты собрался найти себе девушку и совратить её. Ты, который даже никогда ещё не целовался. Ну, деревенские-то девчонки тебя быстро всему научат. Это они будут тебя целовать. Они — не я.
Я сижу на полу, обхватив голову руками. Я помню об этих губах. Одни — полные, чуть розоватые, другие — тонкие, изогнутые в улыбку. Не такую кривую усмешку, которой я до сих пор имею привычку улыбаться, а широкую, искреннюю улыбку. А мне и та, и другая нравится. И губы, которые улыбались. Которые я так и не поцеловала.
Ни одни, ни другие.
И это спорный вопрос, кто кого победит в драке. Миша ведь тоже сильный, ты не забывай. И не надо мне говорить, что он заставит тебя сожрать акварель и посрать радугой. За что ты его так ненавидишь?
Мы оба знаем, за что.
Я сама ненавижу — тебя, себя, его.
И люблю. Мишу люблю. Не обижайся, Саш. Знал же, что так будет. У меня — Миша, у тебя — Алина. Всё по-честному. По-братски.
Я хочу, чтоб ты знал, что я помню тебя. И что ты мне дорог. Как и всё, что связано с моей прошлой жизнью.
Которой уже никогда не будет.
Минутная стрелка часов медленно двинулась вправо и замерла, чуть качаясь.