Он говорил — я пуст, и я безволен.
Она шептала — я тобой полна.
Он говорил — я болен, болен, болен…
Она шептала — я тобой больна.

На жаркий лоб ладони опускала,
как птица, берегущая птенцов,
крыла. И что-то трепетно искала,
исследуя любимое лицо.

И находя какую-нибудь малость,
от радости смеялась, как дитя,
и плакала минутою спустя,
выплакивая радость и усталость.

Взлетали галки с черных колоколен,
черня закат, чертили небеса.
Он говорил — я болен, болен, болен.
Она в ответ — бывают чудеса.

И ночь, длинною в десять или двадцать
ночей, на канареечный приют
упала — не добиться, не дозваться.
В такие ночи птицы не поют.

И вслушиваясь в трудное дыханье,
и вглядываясь в полнолунный бред,
она шептала как молитву — встанешь!
А он в ответ — без слов, губами — нет.

Они очнулись. Плыл рассвет над полем,
гудели пчелы в розовых кустах.
И он воскликнул — я тобою полон!
Она вздохнула — я тобой пуста…