Позвонил из Питера Анатолий Иваныч — мой старый одноногий преподаватель истории кино.
Вскользь спросил — как там столица поживает? Но я подозреваю, что это только для отвода глаз. Главным поводом его звонка было похвастаться тем, как недавно на мусорке им был найден испачканный масляной краской котенок и теперь у старика дома живут дворняжка и кошак с выкрашенным боком.
Поговорили об институтских делах и, разумеется, выяснили, что наша группа была самая лучшая. Сейчас таких не делают…
Я расспросил о своих преподах.
Как, оказывается, быстро умирают люди, если не вспоминать о них лет пятнадцать…
А чего — спрашиваю, как там наш зав кафедрой, тоже постарел?
Дед:
— А ты не знаешь? Он сто лет назад как умер. Все-таки не дали ему корейцы спокойно жить…
Я спросил:
— В смысле корейцы? Какие корейцы?
Дед покряхтел, помолчал (я даже «алекать» начал), а потом и говорит:
— Ну, раз ты уже три пятилетки, как не студент, да и герои этой истории возражать не станут, то слушай, расскажу…
Я повесил трубку и перезвонил сам, чтобы не вводить старика в разорение, и не зря — история затянулась далеко за полночь, но я попытаюсь покороче, оставив за скобками крокодиловые слезы главного героя и его бесплодные попытки залить водкой свою нечаянную вину…

В начале перестройки, когда я еще служил в Советской Армии и не думал ни о каком институте, мой будущий зав кафедрой сидел в своем большом кабинете и внимательно выслушивал доклад дежурного стукача — лаборанта. Тот рассказал, что группа тихонь — первокурсников из Северной Кореи, была замечена за занятием мелкой спекуляцией, а именно продажей соседу по общаге фотоаппарата «Зенит» по завышенной на два рубля цене.

…Этих студентов я уже не застал, но похожих ребят прекрасно помню. Все в одинаковых синих костюмах и у каждого значок Ким Ир Сена. По-русски они кое-как говорили, но пустых разговоров старались не поддерживать. Контакты вне своего клана их тяготили и напрягали, если только — это не беседа с преподавателем.
Первое, что бросалось в глаза — это то, что они никогда не смеялись, даже не улыбались. Что бы смешное не происходило вокруг них, не улыбались…
В такие моменты, мы чувствовали себя с ними, как чувствуют себя жизнерадостные пациенты дурдома со своими напряженными санитарами.

Зав кафедрой не долго думая вызвал к себе всю Северо-Корейскую группу первокурсников и затеял проработку.
Дело конечно копеечное, но поступил сигнал — нужно реагировать.
Вначале пристыдил немного, рассказал, что Советский Союз распахнул Северо-Корейским студентам свои братские объятья, чтобы они выучились на кинорежиссеров и по возвращении на родину смогли бы запечатлеть историю достижений своей великой страны.
— А Вы!!!
Корейцы слушали, понурив головы, возразить им было нечего.
В конце проработки Зав кафедрой немного успокоился и сказал:
— На первый раз обойдемся письмом на родину, пусть Вас на каникулах пропесочат как следует, но смотрите, если такая ситуация еще раз повторится, будем отчислять к чертовой бабушке.
Корейцы живо закивали, сказали спасибо, спасибо, спасибо, и, пятясь задом, покинули кабинет.

После летних каникул из Пхеньяна прибыла свежая группа студентов-первокурсников. По-русски они почти не говорили, но очень старались научиться.
Зав кафедрой сразу попал в больницу с микро-инсультом, а когда вышел, то не отходил от корейцев ни на шаг. Им и лучшая кинопленка и фотолаборатория в любое время, даже ночами с ними лично сидел, занимался, фотки помогал печатать, но видно легче ему не стало, сделанного не воротишь…
Эта новая Северо-Корейская группа привезла с собой красивую официальную бумагу, больше похожую на почетную грамоту.
Бумага в смешных русских оборотах благодарила администрацию нашего института за своевременный сигнал об антинародном поведении не оправдавших доверие корейских студентов, выражала надежду, что новые посланцы окажутся гораздо лучше прежних и сообщала, что все виновные, в количестве двенадцати человек — расстреляны…

Не прошло и семи лет, как нашего молодого и цветущего зав кафедрой убила его больная совесть…