На южном побережье у самого у моря
Черешни-абрикосы в саду росли одном.
И в зарослях душистых стоял, купаясь в зорях,
Увитый чайной розой, уютный светлый дом.
Хозяин и хозяйка там комнату сдавали,
И каждый год на лето ту комнату снимал
Один москвич-писатель, чьи книги издавали,
А он, живя у моря, те книги сочинял.
Доверчиво однажды обмолвилась хозяйка,
Что впору нянчить внуков, да вот зачали тут…
Избавиться бы надо, а он спросил: «Не жалко?»
И тяжко та вздохнула: «Соседи засмеют!
Нам с мужем слишком поздно! И взрослые уж дети!
А если вдруг родится какой-нибудь урод?" -
И, всхлипнув, убежала. Заканчивалось лето,
И он уехал с мыслью вернуться через год.
А там — дела, заботы, издательства, проблемы…
Лет через шесть вернулся он в дом знакомый свой.
Вдруг видит на крылечке девчушку-пятилетку
С уродливой мордашкой и заячьей губой.
И вспомнил, как спросил он в тот вечер: «А не жалко?»
И как блестели слёзы у женщины в глазах.
Он взглядом виноватым искал сейчас хозяйку,
Заранее готовясь, чтоб повернуть назад.
Девчушка вдруг сказала: «А мама у подруги.
Ты поиграй со мною, пока она придёт!».
И он спросил чуть слышно: «А мама тебя любит?»
Невольно взгляд бросая на некрасивый рот.
«Бывают разве мамы, которые не любят?» —
Подняв дугою бровки, хихикнула она.
Писатель напряжённо скривил в улыбке губы,
И всё сильней казалась ему его вина.
Когда пришла хозяйка, он в кухне умывался,
И замер вдруг, услышав: «Дочурка, это я!
Ну, как, моё ты солнце, ну, как, моё ты счастье?
Не слишком ли скучала, красавица моя?»
В ответ её дочурка залепетала что-то,
И та, всплеснув руками, вскричала: «Боже мой!
Где новенькое платье? Да знаешь ли ты, кто он?!
Да он тебе как крёстный иль папка твой второй!»
На южном побережье у самого у моря
Черешни-абрикосы в саду росли одном.
И в зарослях душистых стоял, купаясь в зорях,
Увитый чайной розой, уютный светлый дом.