на что похожа любовь?

Раньше он говорил «Она у меня сумасшедшая!» и смеялся, потому что под этим он подразумевал то, что она уникальная, веселая, бесшабашная, всегда придумывающая что-то свое, особенное, оригинальное. За это он ее любил… или что-то вроде того…

А сейчас она и вправду попала в больницу. Психиатрическую. Она говорила, что ненормальные люди — самые обычные, интересные люди, отличающиеся от всех тем, что видят мир по-другому. Но она сейчас абсолютно не такая, как была. Сейчас у нее огромные черные круги под глазами, ей делают инсулиновые шок. У нее шизофрения. Она стала тихая. Даже не плачет. Так хочется услышать ее голос. Пускай она закричит, пускай выплеснет, но нет. Молчит. И только в глазах, красных от бессонницы виден упрек. Он начинает чувствовать вину рядом с ней. Только он не знал, что он делал не так. Его-то все устраивало. И ее вроде тоже. Вот и сейчас на принесенные апельсины она, как уже привыкла, ответила улыбкой. Мертвой, как бабочка под иглой.

-ты меня ждала? — один и тот же вопрос.

-да. — один и тот же ответ.

-как ты?

-нормально.

-я люблю тебя.

-и я тебя люблю.

Этот разговор повторялся каждый раз. Потом он ее обнимал. Только толку от объятий его не было никакого. Ей было холодно с ним. Холодно, страшно и одиноко. Потому что ей надоело быть сумасбродной. Всегда все разрешать, во всем уступать, разрешать себя пинать, обращаться как с собачонкой. Надоело, что он всегда делал вид, что слушал, хотя иногда он, может, и слушал. Но он никогда, НИКОГДА ее не слЫшал. Надоело кричать в темноту и выть по ночам. Надоело, что ее не понимали, НАДОЕЛО быть с кем-то, но одной. Надоело слушать пустоту. Она устала. Но всех все устраивало. Тогда почему она всегда хотела большего? Почему в ней так часто видят обычную дуру, неинтересную избалованную девчонку? Ладно, пускай. А ей так хотелось…

-маленькая моя, скоро все у нас будет как раньше.

-НЕЕЕТ!!! Не хочу! Ненавижу! Обыденщину! Твою одинаковость! Надоело быть клоуном! Надоело всех развлекать и орать в одеяло по ночам, чтобы не услышали за стеной! Надоело держать слезы, спрятанные от тебя! Надоело быть сильной! Надоело. Мне это так надоело. Ты привык. Я не хочу так! Я теперь сумасшедшая. Ты доволен? Ты хочешь слышать? Да, да, да! Это ты виноват! Ты! Ты никогда не обращал на меня внимания, когда тебе не надо было. Тебе всегда было неинтересно слушать, что я говорю. Тебе никогда не были интересны мои глупые мысли. Уходи! Прочь! И забирай свои апельсины! ОНИ МНЕ НАДОЕЛИ! Я же тебе говорила про Коэльо. А ты забыл. Ты все забыл. Уходи. Я все помню. Я не чокнутая. Но вам так удобнее! Вы все правильные, нормальные. Прочь!

-доктор! Доктор! У больной припадок!

-нет у меня никакого припадка! рррррРРРРРРРРРРРРРРРРР!!! НЕНАВИЖУ ВАС ВСЕХ!!!

Она сжала кулаки, стиснула зубы, но ни капли соли не упало с ее с ресниц. Ненависть пеленой застелила глаза. Ей вкололи нужную дозу инсулина, наступило шоковое состояние, состояние внешнего покоя, но отчаянной внутренней борьбы организма за жизнь. Потом она пришла в себя. Тихая и спокойная. Ушла в свою палату, обняла пакет с апельсинами, свернулась клубком, как котенок, и расплакалась, как маленький, беззащитный ребенок, которых она ненавидела.

Он ехал домой и думал над сегодняшним происшествием. Решил все принять за припадок и болезнь. Так легче и удобнее. Сделал, как всегда. Да, всегда. Всегда, когда ей было плохо, он убегал. Прятался. Потом она все поняла и решила, что на него не стоит рассчитывать, поэтому вся боль выплескивалась обычно в силу ударов, наносимых лезвием по телу… любовь… а он думает, что любит… а может, у него такая она, любовь эта. А она хочет большего. Чего ей надо?

«Что надо этой сумасбродной, сбрендившей девчонки от меня? Да и вообще, какое у меня может быть будущее с сумасшедшей?! Надо заканчивать эти апельсины. И при чем тут Коэльо? Ладно, оклемается, найдет себе кого-нибудь, а мне некогда…»

Через полтора года она вышла из «санатория для душевнобольных подростков». Пытаясь забыть ремни, которыми ее привязывали, пытаясь выкинуть из себя страх игл и шприцев, она теперь пытается начать новую жизнь без него. Без того, кто носил ей апельсины. Или мандарины? Вот черт, эти шоки всю память подчистили. АА!!! НЕТ!!! Она ЗАБЫЛА какого цвета у него глаза. И прикосновения его рук она тоже забыла… она забыла, как он выглядит. Почувствовала тупую боль при мысли об этом. Такая боль была, когда привязывали ремнями. До хруста, чуть ли не до треснувших ребер. Но об этом не говорят вслух. Об этом все молчат. Так вот на что, оказывается, похожа любовь. На хрустящую боль, на иглы, боязнь которых навсегда записалась в подсознание. На крик отчаяния, одиночества. На раздирающий вой в унисон с тем, что в соседней палате. На взгляд похожих на твои так называемых безумных глаз, как у забитой собаки. Когда боишься попросить ручку и лист, потому что это примут за очередную попытку суицида и сделают очередной укол. Любовь! Ваша чертова любовь похожа на мою любимую 12-летнюю девочку из 9-ой палаты, которая вскрыла себе вены кольцом, подаренным ее покойной мамой. Вот на что похожа МОЯ любовь. МОЙ мир с МОЕЙ любовью — это ваш ужас. Я его прошла, перекричала. Переорала в решетки, из которых небо видно только на четверть. А ведь я «любила тебя огромным небом»… «твоя любовь закончилась? или это потому, что деньги на апельсины (или мандарины?) кончились. Или уже зима, и их не продают? А разве зимой их не продают? Я не помню. Нет, ты должен появиться.»

Она села на сугроб таящего снега и стала ждать, считая до 10, как ее научили еще в младших классах… он обязательно должен прийти… ведь так?