Недавно знакомый писатель рассказал мне эту удивительную историю.
Писатель этот вырос в Латвии и хорошо говорит по-латышски.
Вскоре после войны он ехал из Риги на Взморье на электричке.
Против него в вагоне сидел старый, спокойный и мрачный латыш.
Не знаю, с чего начался их разговор, во время которого старик рассказал
одну историю.
— Вот слушайте, — сказал старик.- Я живу на окраине Риги. Перед войной
рядом с моим домом поселился какой-то человек. Он был очень плохой
человек. Я бы даже сказал, он был бесчестный и злой человек. Он занимался
спекуляцией. Вы сами знаете, что у таких людей, нет ни сердца, ни чести.
Некоторые говорят, что спекуляция — это просто обогащение. Но на чем? На человеческом горе, на слезах детей и реже всего — на нашей жадности".
Он спекулировал вместе со своей женой. Да…
И вот немцы заняли Ригу и согнали всех евреев в «гетто» с тем, чтобы
часть, убить, а часть просто уморить с голоду.
Все «гетто» было оцеплено, и выйти оттуда не могла даже кошка. Кто
приближался на пятьдесят шагов к часовым, того убивали на месте. Евреи,
особенно дети, умирали сотнями каждый день, и вот тогда у моего соседа
появилась удачная мысль — нагрузить фуру картошкой, «дать в руку»
немецкому часовому, проехать в «гетто» и там обменять картошку на драгоценности. Их, говорили, много еще осталось на руках у запертых в
«гетто» евреев. Так он и сделал, Перед отъездом он встретил меня на улице,
и вы только послушайте, что он сказал. «Я буду, — сказал он, — менять
картошку только тем женщинам, у которых есть дети». — Почему?- спросил я.
— А потому, что они ради детей готовы на все и я на этом заработаю втрое
больше. Я промолчал, но мне это тоже недешево обошлось. Видите? Латыш
вынул изо рта потухшую трубку и показал на свои зубы. Нескольких зубов не хватало. — Я промолчал, но так сжал зубами свою трубку, что сломал и ее, и два своих зуба. Говорят, что кровь бросается в голову. Не знаю. Мне кровь
бросилась не в голову, а в руки, в кулаки. Они стали такие тяжелые, будто
их налили железом. И если бы он тотчас же не ушел, то я, может быть, убил
бы его одним ударом. Он, кажется, догадался об этом, потому что отскочил
от меня и оскалился, как хорек… Но это не важно. Ночью он нагрузил свою
фуру мешками с картошкой и поехал в Ригу в «гетто». Часовой остановил его,
но, вы знаете, дурные люди понимают друг друга с одного взгляда. Он дал
часовому взятку, и тот оказал ему: «Ты глупец. Проезжай, но у них ничего
не осталось, кроме пустых животов. И ты уедешь обратно со своей гнилой
картошкой. Могу идти на пари». В «гетто» он заехал во двор большого дома.
Женщины и дети окружили его фуру с картошкой. Они молча смотрели, как он развязывает первый мешок. Одна женщина стояла с мертвым мальчиком на руках
и протягивала на ладони разбитые золотые часы. «Сумасшедшая! — вдруг
закричал этот человек.-Зачем тебе картошка, когда он у тебя уже мертвый!
Отойди!» Он сам рассказывал потом, что не знает — как это с ним тогда
случилось. Он стиснул зубы, начал рвать завязки у мешков и высыпать
картошку на землю. «Скорей! — закричал он женщинам.- Давайте детей. Я вывезу их. Но только пусть не шевелятся и молчат. Скорей!» Матери,
торопясь, начали прятать испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал
их. Вы понимаете, у женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей. А они ведь знали, что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с детьми, по сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал. Женщины
целовали грязные колеса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он во весь
голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет и выдаст
всех. Но дети молчали. Знакомый часовой заметил его издали и крикнул: «Ну что? Я же тебе говорил, что ты глупец. Выкатывайся со своей вонючей
картошкой, пока не пришел лейтенант». Он проехал мимо часового, ругая
последними словами этих нищих евреев и их проклятых детей. Он не заезжал
домой, а прямо поехал по глухим проселочным дорогам в леса за Тукумсом,
где стояли наши партизаны, сдал им детей, и партизаны спрятали их в безопасное место. Жене он сказал, что немцы отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток. Когда окончилась война, он развелся с женой и уехал из Риги… Старый латыш помолчал. — Теперь я думаю, — сказал
он и впервые улыбнулся, — что было бы плохо, если бы я не сдержался и убил
бы его кулаком.