— Бренды — это не мещанство, как ты утверждаешь, а — стайл, — говорит мне приятельница, вся в Шанели, Картье, Loewe и Прада.
А я утверждаю, что это — мещанство. Таково моё мнение.

Точно как для моего мужа бриллианты — это стекло.
На тридцатилетие нашего «брака» он звонит мне из антикварного магазинчика на Кинг Джордж в Иерусалиме:
— Мне здесь подобрали подарок для тебя. Зелёные и прозрачные стёкла в кольце. Блестят. Двадцать пять тысяч шекелей. Брать?
— Не бери, — говорю. — Хватает у меня «стекла».

Я не категорична и, возможно, даже ошибаюсь, но это моё мнение.
Сумки Биркин стоят целое состояние. А я во Вьетнаме видела точно такие же — за 200 долларов. Можно было выторговать за 160. И кто скажет, что это палёнка? Будут рыться в подкладке, искать номер и бренд?

Мне они не нравятся. Может, я не доросла. Хотя прожила достаточно длинную жизнь.

Не понимаю, чем хуже чёрное платье израильского дизайнера от платья Шанель? Только ценой, которая в десятки раз ниже? Я не о платьях от Мизрахи — они тоже стоят бешеных денег. Я — про хорошее, скромное, со вкусом.

А ещё меня пугают дома, где полотенца разложены, как в люкс-отелях, и диванные подушки выстроены по линейке — строго по цветовой гамме Pantone.
Там и дышать страшно — вдруг нарушишь геометрию интерьера.

Я люблю, чтобы плед был мят, книга раскрыта, а чашка стояла не по фэн-шуй, а там, где её удобно взять.
Чтобы в окне не висели бархатные занавеси с кистями, а дул настоящий воздух, и было видно небо, а не шоурум.

Моя подруга говорит:
— Всё должно быть, как на картинке!
А я отвечаю:
— Я — не картинка. Я — кино. И жанр у меня свой.

Лепнина в золоте? Не моё.
Мне гораздо ближе минимализм — спокойный, честный, не кричащий. Но это — для меня.

Существование собственного мнения и своего взгляда на жизнь — вот это для меня и есть свобода.

— На красной дорожке мы видим Бузову в платье от Гуччи…
Ну и что? Я не знаю, кто такая Бузова. Платье от Гуччи мне не нравится.
Иду в Гугль… Бузова — это тот случай, когда можно добиться всего, не имея ничего. Ясно.
Красная дорожка, красной линией — Гуччи и серьги от Van Cleef & Arpels. Не моё всё это. Не — моё.

А вот моя сумка… Купила я её в Карловых Варах — у одной тётеньки, видно было: прижало. Решила расстаться с частью гардероба. Мы разговорились.
Сумка — удобная, кожаная, вместительная. Стоила 150 евро.
Не 15 тысяч. Не тысяча. Сто пятьдесят.
Я даже не посмотрела, какая фирма. Неинтересно мне.

Главное — удобно. Влезает всё. Ручка не рвётся. И сидит в руке — как будто под меня шили.

Подруга потом с порога:

— О! Это же почти Биркин!
— Может быть, — говорю.
— А ты номер проверяла?
— Нет. Я на сумках в угадайку не играю.

А она свою заказывала в s и ждала целый год. Говорит — целое состояние.
Я даже не спросила, сколько она ей обошлась. Неинтересно. Ну не моё это, не моё.

— Видишь ли, — говорит она, — когда мне надоедает вещь, я могу её продать за ту же цену, а иногда и дороже. Это наследство. А твои шмотки — на мусорку.
Я засмеялась.
— После меня — мне всё равно, куда отнесут мои вещи. На склад для нуждающихся — точно примут.
А в наследство… я от родителей получила сплошные — болячки. Вот и вся роскошь.

Мне важно, чтобы вещь служила, а не чтобы я служила вещи.

Вот и вся философия.