Сергей Зараменский
В час, когда затихли небеса,
И луна струит печально свет,
Он один. И горькая роса
На челе оставила свой след.
Тяжесть мира давит, он потупил очи,
Чаша скорби — горькое вино.
В этот час молчания в ночи
Всё, что будет, Им предрешено.
Камни стали ложем и столом,
Звёзды — свечи горние горят.
В одиночестве святом своём
Он возносит к Небу скорбный взгляд.
«Отче! Если может чаша сия'
Мимо пронестись и не задев Меня!
На то, но не Моя да будет воля,
А воля вечная исполнится Твоя…»
Ветер гладит складки на плаще,
Тени пляшут в свете от луны,
И дрожит лампада на душе,
В предвкушении грядущей тьмы.
Здесь, среди безмолвных древних скал,
Где печаль сгустилась, как смола,
Он, как человек, изнемогал,
Но крепка божественная мгла.
Скоро стража явится сюда,
Путь начнётся к вышнему кресту.
И польётся горькая вода
Искупленья в грешную весну.
Но пока — молчание и ночь,
И молитва тихая течёт.
Всё, что суждено здесь превозмочь,
В этот час священный настаёт.
Так сидит Он, голову склонив,
В час, когда уснула вся земля,
Все грехи людские искупив
Прежде, чем займётся уж заря.
В этой сцене — вечность и любовь,
Жертвенность превыше всех наград.
И стекает праведная кровь
В чашу, что испить Он будет рад.
Гефсиманский сад… Священный час…
Одиночество… Молитвы свет…
Он страдает, мучится за нас,
Чтобы дать нам вечности завет.