Речь веду я не о тряпках, возраст часто без остатка, словно вещи не нужны. Стариков же пол страны.
Комиссионный магазин,
Пропах весь нафталином,
И лик вещей, нет, грустных мин,
Всё за стеклом витрины,
— Откуда, — тихо молвил шарф,
Спиной горбатой к шапке,
— Был переполнен мамин шкаф,
А я стара для схватки.
Вступил в беседу макинтош,
— Вы о себе так низко,
Ваш внешний вид вполне хорош,
Сюда после химчистки?
И тут же повернул свой взор,
— Ах, куртка иностранка,
А вас за что, какой позор,
Ни капельки изъяна.
И куртка с лика сбросив тень,
Разгладила морщины,
— А за окном прекрасный день,
Свет вспыхнул в магазине.
А плащ тем временем в углу,
Настрой вершил ботинкам,
— Здесь нитку надо, да иглу,
И можно в путь — он длинный.
И целый день тот макинтош,
Среди вещей метался,
Тут ссора, там опять дебош,
— Ты сам откуда взялся?
И вздрогнул макинтош душой,
Но внешне силой воли,
— Я был хорош, а стал смешон,
Вот здесь — по доброй воле.
— Я понимал, мой срок истёк,
Наступит шаг конечный,
Ну, проводил сын за порог,
С понятьем он, сердечный.
Он вдруг обмяк и тихо сел,
В углу к ботинкам старым,
И цветом сразу посерел,
Вид потерял товарный.
Гул в магазине как-то стих,
В окно взглянула зорька,
И сверху, с полки, чей-то чих,
— Вот правда, старость гОрька.
Ночь опустилась на прилавки,
В сон погрузился магазин,
Уснули бейджи и булавки,
Не спал лишь макинтош один.
В его глазах качались слёзы,
Вся жизнь плаща одни ненастья,
Был в ветер нужен, в дождь и грозы,
За что же выброшен сейчас-то?