Мне с детства нравятся крылья птиц, глаза похожие на стекло (когда ты смотришь в моря глазниц и все никак не отыщешь дно). Мне нравятся голоса зверей и трещины на весеннем льду.

Апрель швыряет меня за дверь. Никем не видимый, я иду.

Луна в созвездии Близнецов и небо кружится, как волчок. Динь-Динь бросает пыльцу в лицо, щекочет ветер поверхность щек. Моя любовь за моей спиной, летит, крылом разрезая ночь. Я с детства дружен лишь с ней одной. Она мне мать, и жена, и дочь. Она садится мне на плечо, щекотно уху и горячо, и неподвижен ее зрачок, и льется сладостный голосок. На птичьем, ломаном языке, я отвечаю ее словам, пою о вечно живой стране, где море ластится к берегам, где солнце выплавило снега, где чище, радостней и светлей, где в небе странствуют облака, где нет ошибок и нет людей. Играет музыка этих слов, танцуют звезды у пальцев ног, и по узлам подвесных дорог меня ведет ястребиный бог.

Скрипят канаты, поет апрель и вместо воздуха здесь эфир, нет впереди ничего теперь, но подо мной бесконечный мир. И через час мы придем в Шанхай, а через два посетим Берлиз. Тепло, закатаны рукава, пальто неловко сползает вниз. Опять сменяется континент, немного кружится голова, зажаты зерна в моей руке и из ладоней растет трава. Кривится рот, исторгая смех, превышен мой болевой порог. И если хочешь, смотри наверх — меня ведет ястребиный бог.

И небо кружится, как волчок, луна вползает в межзвездный люфт, и расширяется мой зрачок, раздвинув кость, прорастает клюв. Рубашка тотчас идет по швам, выходят перья из кожных пор. Болит отчаянно голова, как будто кто-то спустил затвор. Моя любовь мне вскрывает грудь, от крови пьяно и так тепло, мутит, не выдохнуть, не вдохнуть, но прорастает мое крыло. Сквозь прорастает мое крыло, по-птичьи радостно я кричу. Шагая вниз с поднебесных гор, никем невидимый, я лечу.