Господи,
я не верю в тебя.
Совсем не верю в тебя.
Но она говорила, что ты отвечаешь каждому.
И вот, я стою у врат твоих,
больное твое дитя.
Я не прошу огня, не прошу пищи страждущим.
Но если не будет ее,
значит — не будет меня.
Не станет мира, солнца, земли и неба.
Костров горящих, дорог,
разморённого дня.
Все исчезнет.
Как будто его и не было.
Я был глиной под ее пальцами.
Был любимым.
''Не плачь по мне'' -
говорила,
пела лунные колыбельные.
Господи, не дай мне сил.
Но дай мне немного времени.
По топям болотным пройду,
босой и незрячий.
По пескам пустынным
проползу ящером.
Я ищу ее. Ищущий да обрящет.
Я был глиной ее.
Видишь, следы на запястьях? -
так она держала руками,
ночью кусала зубами.
Я — плоть от плоти ее.
Саламандра в ее пламени.
Шел три тысячи дцатый.
Всеобщее сумасшествие.
Те же старые танки, безумцы в церкви.
Ее механическое сердце
стучало ровно и быстро.
Я был ее глиной.
Она была моим смыслом.
Я был ее рыцарем,
и, если хотите — любовником.
Самой опасной воительницы
двадцать седьмого округа.
Мы были неразлучны с детства —
бездомные Джейн и Джонни.
Слепленные из одного теста.
И никого
кроме.
Когда началась война,
она первой взялась за оружие.
Единственная не сошла с ума.
Единственная, кому я был нужен.
Она улыбалась,
и я пробивал стены,
челюсти,
ломал пальцы,
выгрызал зубами вены.
И поднимался.
Не страшась ни ночи ни дня.
Пока она улыбалась
только
для
меня.
И мне казалось,
(пусть это невозможно),
что ее сердце билось еще быстрее,
под моей ладонью, осторожно
прижатой к ней,
лежащей в моей постели.
x
Господи,
я не верю в тебя.
Совсем не верю в тебя.
Но вот я у врат твоих,
и на шее болтается крест.
Ей осталось дышать четыре дня.
Поэтому прошу:
забери меня,
вместо.