Нет хуже боли, чем от близкой раны,
Когда твой щит становится мечом,
Когда все клятвы делаются странны,
И правда обращается враньём.

Ты помнишь каждый жест и каждый вечер,
Все разговоры, что вели вдвоём…
А после — пустота, и время лечит,
Но шрамы остаются день за днём.

И ты стоишь, как дерево в пустыне,
Где корни рвут безжалостный песок,
Где всё, что было дорого отныне
Течёт сквозь пальцы, как водяной поток.

Да, можно всё простить — на то мы люди,
Но память не стереть, как старый след.
И если кто-то снова сердце будет,
То места для доверия там нет.

Оно сгорело в том костре измены,
Растаяло, как утренний туман…
И даже если заживают вены,
То в сердце остаётся шрам.

Который ноет при любой попытке
Открыться вновь и руку протянуть.
И все слова покажутся в избытке,
И каждый взгляд прострелит словно жуть.

Предательство — оно страшней убийства,
Оно не просто в спину нож вонзит,
Оно отравит душу серебристым
Холодным ядом, что внутри горит.

И ты живёшь, конечно, дышишь, ходишь,
Встречаешь зори, провожаешь дни,
Но что-то главное в себе находишь
Разбитым вдребезги… Как ни взгляни.

Простить — возможно… Да, наверно, нужно —
Чтоб яд души твоей не отравлял.
Но доверять? Нет, лучше равнодушно
Смотреть, как тает дружбы пьедестал.

И пусть года промчатся вереницей,
И пусть затянутся следы обид,
Но сердце будет запертою птицей,
Что о предательстве всё помнит и болит.