Более экстравагантного и эпатажного поэта в СССР не было наверняка. История его поразительно интересна., а ведь это история, настоящего фронтовика, они же вроде все были люди достаточно серьёзные, а он…
В историю литературы Урин вошел не стихами, а образом жизни. Жизненной стратегией поэта был гротеск.
Думаю многие читатели даже не могли бы себе представить, что в СССР такое было возможно, а не придумано юмористом.
При том, что стихи, которые он писал в основном были правильные, соответствовали всему, что требовала партия (разгром первого сборника в 1946 показал, как не надо писать ему, но ни как жить). Правда одно военное стихотворение в армии было очень популярно.
ИТАК.
ДМИТРИЙ УРИН. Если Вы читали, его историю жизни, то думаю будет интересно вспомнить, а тот кто ещё не знает этого сумасшедшего по своей экстравагантности сюжета о том, как выезжали из СССР получит уверен истинное удовольствие от событий связанных с поэтом. Я постараюсь выбрать самые интересные моменты из жизни этого уникального человека, так как их слишком много и показать стихи, которые остаются как бы в тени его поступков.
Родился он в Харькове в 1924 г. папа его Урин Арон (Урин потом стал писаться Аркадьевичем) Михайлович, всегда выглядел очень солидно, носил шляпу — довольно редкое зрелище по тем временам, был инженер на знаменитом тракторном заводе. О его матери сведений не нашёл.
Десятилетний Витя Урин, написал свою первую поэму в стихах «Прошлый год» посвящённую Герцену. ыл участником Полярного клуба и редактором её стенгазеты. В 1935 году одно из стихотворений посвящённое полярникам, было напечатали в газете «Пионерская правда». Его и участников клуба пригласили в Москву, там он познакомился с Константином Симоновым, который предложил ему после окончания школы поступать в Литературный институт.
После 8-го класса, Виктор Урин сбежал из родного Харькова, из благополучной семьи в «мир литературы» в Москву.
Кроме поэзии его ничего не интересовало…
В 1942 году попал на фронт, в танковую бригаду.
В ночном бою танк, в котором шёл в атаку Урин, подбили. Сам он получил тяжёлое ранение: до конца жизни его правая рука еле двигалась. Многие, так запомнили его — элегантно несущим, перед собой, искалеченную руку. За этот бой был награждён медалью «За отвагу» -главная солдатская награда как считали фронтовики.
На фронте стала очень популярна его баллада «Лидка» — многие солдаты переписывали её, даже не зная имени автора.
Её сюжет оказался близок многим: предмет юношеской любви героя, вчерашняя школьница Лидка, попав на фронт, пошла по рукам. Незадолго до смерти Урин выпустил книгу «Стихи к Лидии за 70 лет» — 69 текстов, посвященных музе поэта, той самой Лидке из юношеского стихотворения. Начиная с 1934 года Урин ежегодно — 19 октября — посвящал ей стихи. Вот это да! Наверное были ещё поэты, которые делали что-то подобное, но я не встречал. 69 стихотворений!!!
Первый с сборник Виктор Урин выпустил сразу после войны — в 1946 году вышла «Весна победителей», которую подвергли нешуточному критическому разгрому.
Там были такие стихи:
Самолёты мои,
Очертания букв принимайте,
Пусть над миром летят две шестёрки
БЕ ИШ
О Д Р Л
П А П А
За эти стихи молодой поэт был подвергнут критике в газете «Правда». Во-первых, «хлебниковщина», во-вторых, попытка разрушить советское самолетостроение
Автора обвинили в формализме, обругали за грубость в стихах (а что ещё можно было ждать от раненого фронтовика?! и
Во время очередной встречи с секретарём Союза писателей СССР Александра Фадеева генералиссимуса Сталина, потребовал от него жёстче разобраться с формалистическими выкрутасами некоторых молодых поэтов.
Александр Фадеев тут же потребовал предоставить ему издания молодых поэтов, и кто-то положил на стол сборник Виктора Урина.
Кара была мгновенной: Виктора Урина немедленно сослали в Волгоград, пригрозив не появляться в Москве, С 1948 года по 1958 год, Виктор Урин жил в Волгограде.
Женился на известной местной поэтессе — Маргарите Агашиной, знакомой по Литинституту, автора многих популярных песен: «А где мне взять такую песню», «Растёт в Волгограде берёзка», «Что было, то было», «Подари мне платок», и множества других, но брак несмотря на наличие двух детей продлился недолго.
В 1956 году, Виктор Урин на собственной «Победе» отправился в пробег от Москвы до Владивостока, в поисках новых приключений.
Водителем он взял Александра Ломакина, водителя из таксопарка, взявшего полугодовой отпуск и кинооператора, студента операторского факультета ВГИК Игоря Тихомирова.
Водителя, на долгое путешествие, Виктор Урин нашёл методом пробы. На улицах Москвы он останавливал первое попавшееся такси и на вопрос водителя: «Куда ехать?» — говорил «На Владивосток»
17-ть человек водителей, посмеиваясь, как на очевидную шутку, отказались.
18-ый согласился.
В каждом городе он останавливался и посылал телеграммы в «Комсомольскую правду», восторженные просоветские заметки, вкрапливая в них только что сочинённые стихи.
«Комсомольская правда» публиковала эти заметки, и когда Виктор Урин вернулся в Москву из Владивостока (уже самолётом), через 179 дней, в редакции его ждал такой гонорар, которого хватило на вступление в кооператив по строительству квартиры.
Поэта в поездке сопровождали кинооператор и привязанный за капот орел.
Орел, кстати, выжил после поездки: Урин ходил с ним по московским улицам. По свидетельству очевидцев, поэт боялся орла, а орел ненавидел поэта.
Так Виктор Урин стал столичным жителем. Его охотно печатали и довольно часто, он выпускал свои новые книги, которые хвалили многие поэты, а Евтушенко даже называл его своим наставником.
Такой штрих к поступкам Урина в то время.
Бенедикт Сарнов вспоминал, как на заседании бюро секции поэтов в ССП обсуждалась просьба Урина продать ему вертолёт (какой же путешественник без вертолета?).
— Тут еще одно заявление, — сказал мрачный и злой Ярослав Смеляков. — От Виктора Урина. Он просит продать ему вертолет.
Члены бюро, пребывающие в привычной полудреме, никак на это не отреагировали. Некоторые, наверно, решили, что председатель шутит. (Хотя это было мало вероятно — шутником Смеляков не был.) А кто помоложе — те и вовсе ничего не понимали. Кто такой Урин? И зачем ему вертолет? И при чем тут мы? Разве Союз писателей занимается продажей вертолетов? …
— Я думаю, мы примем такое решение, — прервал эти мои размышления мрачный голос Смелякова. — Пусть Урин вставит себе в жопу пропеллер и летает.
Ещё один штрих.
Литературовед Геннадий Красухин писал о Викторе Урине: «Урин был склонен к экзотике. Однажды решил угостить приятелей шашлыками в своей квартире на „Аэропортовской“. Что-то огнеупорное положил на пол и развёл костёр. Соседи, увидев клубы дыма, вызвали пожарную. А пожарники — милицию. Урина посадили на 15 суток. Я удивился, что он так легко отделался. „Знакомство, — важно ответил на моё удивление Урин. — Начальник московского МУРа — мой приятель“».
И самое искроментное.
В 1974 году у Виктора Урина родился сын, от жены Татьяны Лазаревой и поэта в тот момент самозабвенно создававшего свой Всемирный Союз поэтов, вдруг осенило пригласить в крёстные отцы новорождённому — президента Сенегала, поэта Леопольда Сенгора.
Татьяна, жена, не могла отговорить его от этой безумной затеи.
Виктор без неё отправился оформлять свидетельство о рождении ребёнка, записав туда неслыханное имя Сенгор.
«Хорошее имя!.. Привыкнешь!.. — уговаривал жену Урин. К тому же Сенгор состоит из двух русских корней, можешь называть его Семёном или Егором!..».
Президенту Сенегала Виктор Урин послал телеграмму в несколько страниц, которую не хотели принимать на почте.
Он сообщал, что по нашей традиции у ребёнка должен быть крёстный отец, а потому русский поэт просит братского сенегальского поэта стать крёстным отцом ребёнку, названному в его честь.
«Сенгор не просто президент богатой африканской страны — он поэт, значит, способен на широкие жесты!» — говорил Виктор Аркадьевич.
Через несколько месяцев Виктора Урина пригласили в посольство Сенегала, где от имени президента вручили подарок для крестника — золотой браслет…
Информация дошла до Союза писателей СССР.
Поэта вызвали на ковёр, на заседание секретариата Союза писателей, и попросили объяснить, что это значит.
Виктор Аркадьевич объяснил, что он задумал Всемирный Союз поэтов. (поэт — президент, новой организации, Леопольд Сенгор — вице-президент).
«Ему советуют выбросить эту идею из головы и чем скорее, тем лучше. В противном случае угрожают исключением из Союза писателей СССР.
- Исключайте! — бросает секретарям Урин и достаёт красивый конверт. Вынимает из него письмо, написанное не по-русски. Читает перевод. Письмо от президента Сенегала Леопольда Сенгора, поэта, который благодарит господина Урина за предложение стать вице-президентом Всемирного союза поэтов и предлагает провести первый конгресс в Сенегале. Господину Урину, президенту Всемирного союза поэтов, будет предоставлена достойная его должности резиденция.
Секретари обомлели. Не ожидали, что дело зашло так далеко. Первый секретарь Марков наклоняется к уху оргсекретаря Верченко. Тот выходит. „К вертушке“, — рассказывал потом Урин. То есть уходит звонить по спецсвязи („вертушка“) в ЦК. Возвращается. Шепчет на ухо Маркову. Марков предлагает решения пока не принимать, а вместо этого предложить секции поэзии московского отделения союза писателей рассмотреть инициативу Урина и высказать своё мнение.
Дальнейшее понятно. Секция поэзии отрабатывает полученное задание: исключить Урина из союза за международную провокацию. Виктор проходит по обычному в таком случае конвейеру: партком — исключение из партии, секретариат московского отделения — одобрение решения секции об исключении из союза, секретариат союза писателей РСФСР — утверждение решения об исключении.
Но Урина это не трогает. Он улыбается.. Президент Сенегала Сенгор, узнав о неприятностях президента Всемирного союза поэтов, предлагает господину Урину политическое убежище в Сенегале».
Он поменял свою квартиру на квартиру на площади Свободы в Москве, широко оповестил иностранных корреспондентов, что в этом поступке есть политический подтекст — свободный поэт должен жить именно на площади Свободы.
Ну, а настоящий президент Сенгор официально обратился к Леониду Ильичу Брежневу с просьбой отпустить поэта Виктора Урина на свободу, и тот, говорят, был очень удивлён: за всё время советской власти Виктор Урин оказался первым советским гражданином, попросившим политического убежища в Африке.
Леонид Брежнев подумал и махнул рукой: «Пусть едет!».
Урина выпустили из страны. И без лишения гражданства. Более того — с полномочиями от советского олимпийского комитета: хлопотать о включении поэзии в программу Олимпийских игр!
Он действительно уехал в Сенегал, и президент этой страны Леопольд Сенгор стал официальным крёстным отцом Сенгора Урина, ежегодно присылал своему крестнику ценные подарки ко дню рождения, на московский адрес.
В 1980 году Леопольд Сенгор ушёл в отставку (он отработал на президентском посту пять сроков подряд, с 1960 по 1980 год и стал первым африканцем, удостоенным звания академика Французской академии, в Париже его именем назван один из мостов.
Урин в 1977 г. перебрался в США.
О жизни на окраине Бруклина, где-то в Кони Айленд, бывший фронтовик Виктор Урин, говорил:
«Для меня Кони Айленд, как для Владимира Солоухина Алепино или для Виктора Астафьева Овсянка…»
В Америке Виктор Урин прожил 27 лет, до конца своих дней.
Умер в 2004-м, в возрасте 80 лет. Судя по тому, что похоронен Виктор Урин Еврейским Обществом Бесплатного Погребения, много денег стихи ему не принесли.
Вот такая интересная, насыщенная, экстравагантная жизнь о которой можно было бы ещё рассекать много интересного.
А вот стихи.
ЛИДКА
Оборвалась нитка — не связать края.
До свиданья, Лидка, девочка моя!
Где-то и когда-то посреди зимы
Горячо и свято обещали мы:
Мол, любовь до гроба будет все равно,
Потому что оба мы с тобой одно.
Помнишь Техноложку*, школьный перерыв,
Зимнюю дорожку и крутой обрыв?
Голубые комья, сумрачный квартал,
Где тебя тайком я в губы целовал?
Там у снежной речки я обнял сильней
Худенькие плечики девочки своей.
Было, Лидка, было, а теперь — нема…
Все позаносила новая зима.
Ах, какое дело! Юность пролетела,
Лидка, ты на фронте, там, где ты хотела…
Дни идут окопные, перестрелка, стычки…
Ходят расторопные девушки-медички.
Тащат, перевязывают, поят нас водой.
Что-то им рассказывает парень фронтовой.
Всюду страх и смелость, дым, штыки и каски.
Ах, как захотелось хоть немножко ласки,
Чтоб к груди прильнули, чтоб обняться тут…
Пули — это пули, где-нибудь найдут.
Что ж тут церемониться! Сердце на бегу
Гонится и гонится — больше не могу.
…Ты стоишь, надевшая свой
халат больничный,
Очень ослабевшая с ношей непривычной.
Ты ли это, ты ли с дочкой на руках?
Почему застыли искорки в глазах?
Почему останутся щеки без огня?
Почему на танцы не зовешь меня?
Почему не ждала? Почему другой?
Неужели стала для меня чужой?
Я стою растерянно, не могу понять,
Лидия Сергеевна, девочкина мать.
Я стою, не знаю, как найти слова…
— Я ж не обвиняю, ты во всем права.
Может быть, сначала все начнем с тобой?..
Лида отвечала: — Глупый ты какой…
То, что было в школе, вряд ли нам вернуть,
А сейчас — тем более, так что позабудь.
Вспоминать не надо зимнюю дорожку,
Как с тобою рядом шли мы в Техноложку*
И у снежной речки ты прижал сильней
Худенькие плечики девочки своей…
Было, Лидка, было, а теперь — нема…
Все позаносила новая зима.
Оборвалась нитка, не связать края…
До свиданья, Лидка, девочка моя.
В 1978-м году в Венеции на Биенале, итальянская газета писала о стихокартинной галерее Виктора Урина и о выступлении Иосифа Бродского. Оба поэта часто встречались. Урин написал поэму «Встречи с Бродским в Венеции», и поэты обменялись книгами с памятными надписями.
Иосиф и наша Венеция
Сгибаясь над перилами намоклыми,
игральною колодой запасаясь,
Венеция в воде играла окнами,
раскладывая карточный пасьянс.
Белесое над площадью Сан Марко
менялось, становилось голубей;
и неожиданно легла семёрка,
пиковая семёрка голубей
Прошландались туристы, за которыми
оборвыш-попрашайка семенил.
А из Собора шли домой католики.
А из кафе уставший семьянин
вёл проститку пьяненькую, а из
толпы взрывал призывы новый Че…
И сизый голубь, зябко прижимаясь,
у Бродского топтался на плече.
Что знали о друг друге мы в то время?
Быть может всё. Скорее — ничего.
Бывают встречи: первый день творенья.
Разлуки, как последний день его.
Уйдём из жизни. Неизвестна дата
Но, поплутав по странам неродным,
не скажем мы, как Лермонтов когда-то:
«Я знал его мы странствовали с ним…»
Когда ЮНЕСКО обьявило «Международный год нестандартных лечений», В. Урин выступил в прессе с декларацией «Автокенезис или почему я буду жить до ста» опубликовал эссе и циклы «Стихотерапия»
Порой опасно и в защитных латах,
Ты падаешь,
Удар невыносим.
За это — свой какой-то недостаток
найди в себе
и распрощайся с ним.
Итак, давайте на ущерб ответим,
сведём на — нет
какой-то свой порок,
Чтоб насладившись достиженьем этим
мы вправе были
радоваться впрок.
Утрата? Пусть! Она, по крайней мере,
звучит, как плата:
так что не жалей,
коль научился ты ценой потери
что-то
другое взять,
Ещё ценней.
Неутомимый дактиль
искры весомого, долгого, разного,
искры весёлого, доброго разума
и засевать ими каждую пядь, —
не уставать.
Кто-то на взлёте — ракетой запущен.
Кто-то, как сад без хозяев, — запущен.
Этот ласкает за пазухой нож.
Слушать их страхи, обиды и ложь
не устаёшь.
Не надоело смотреть на товарищей
мрачных, растерянных и остывающих,
бедных в беспомощности своей,
поодиночке запутанных в чащах,
робких в присутствии вышестоящих,
наглых, когда вы немного слабей.
Бей!
Бей, моя стойкость, врывайся, пронзай !
Не уступай ! Не уступай! Не уставай !
Бодрствуй, энергия, как нарастание,
неустарение, неуставание,
бодрствуй, упрямое сердцебиение,
там, где без веры живут и без мнения,
там, где моё и твоё поколение
ждёт окрыления, ждёт окрыления,
там, где в настойчивой кузне минут —
не устают, не устают, не устают!
* * *
Не всё, что хочется, — нельзя,
не всё, что можно, — допустимо,
бывает так, что есть друзья,
и нет друзей, и дружба мимо.
Когда смертельно устаёшь
и землю щупаешь руками,
одна мигающая рожь
появится перед глазами.
Ты вспомнишь утренний шалаш,
ледок, заливший след подковы,
и как метлиха и кругляш
сцепились на губах коровы.
Как на буланом во всю прыть
неслась мальчишеская смелость…
Как можно было допустить
всё, что нельзя и что хотелось.
1941
* * *
Под качающимся дождём
фары разбрасывают лучи.
Мы пятые сутки вперёд идём,
и если ты устаёшь — молчи.
У нас желанье одно — привал,
у нас желанье одно — уснуть,
на плече товарища я дремал,
а товарищ клевал подбородком грудь.
Я столько ночей отвыкал от сна,
что стало даже казаться мне:
не вещевой мешок, а луна
присутулилась на спине.
Но мы идём.
Мы вперёд идём.
И если ты устаёшь — солги.
Под качающимся дождём
хрипят и хлюпают сапоги.
И мне не надо читать приказ!
Когда лейтенант подавал сигнал,
я выкидывал противогаз
и сумку патронами нагружал.
Измученный, молчаливый солдат,
становясь жестоким и угловатым,
ни единой пулей я не солгал,
когда разговаривал автоматом.
1942
Не местью воздаёшь, а снисхождением…"
Посвящается Михаилу Моргулису
Да фарисействуют кнуты и пряники,
беснуются опять,
Но в Господе к ним не приходят правнуки,
чтобы воздать.
Пусть что ни день, то злее и пронзительней —
Навылет, в грудь…
О, Камень, что отбросили строители,
Краеугольным будь!
«Свободолюбцы» обругав насильников,
Насилуют других,
Но как ни брызжут циники из циников
и подслюнтяи их,
не осквернит их зависть полуподлая,
их нищая мазня,
Краеугольный Камень в твоём подвиге
день изо дня.
Есть люди веры, бескорыстной миссии,
приходит их пора.
Без их служенья скромного немыслимы
ростки Добра.
И ты один из тех моих товарищей,
кем я горжусь,
Кто, обжигаясь, дарит нам пылающий
духовный груз.
Не местью воздаёшь, а снисхождением
заблудшему врагу…
Ещё б нежней сказал и сокровеннее,
Да жаль, что не могу.