А она всё время ждала кого-то, без особо веских на то причин,
и любила мальчиков по субботам, а по воскресеньям -- уже мужчин.
и пила по вторникам капучинно, а по пятницам -- с бергамотом чай,
и жила — опять-таки без причины — незаметно, нервно и невзначай.

загоралась ярко — но тут же меркла, прикрываясь мнимой своей тоской.
собирала марки, снимала мерки, созерцала мир сквозь калейдоскоп.
по утрам казалась довольно близкой тем, кто рядом, кто не отводит глаз.
вечерами томно цедила виски, и неважно, где, лишь бы фоном — джаз.

убегала из дому утром ранним на природу — вечная пастораль,
и ценила дальние расстоянье — так спокойней, правда же? просто рай.
и держала всех у себя на мушке, и сама боялась своих идей,
и летала в Питер — лишь потому, что как-то ночью Питер приснился ей.

напевала песни, что в горле комом (а без них всё плохо, совсем беда),
и писала письма (родным, знакомым) — отправлять не думала никогда,
в неизменной тайне хранила файлы, в каждой строчке — чудный, изящный бред…
а однажды утром себя застала в монохромном жизненном ноябре.

и — конец ответам, конец вопросам, все совсем серьёзно — не глюк, не бах.
понимала — это такая осень, из которой выбраться — не судьба.
поменяла с возрастом все привычки: не курила в ванной и в неглиже,
методично жгла и бросала спички, вместе с ними — что-то в своей душе.