«То ли ты грустен?» — мама меня вопрошает.
«Грустен», — ей отвечаю.
«Что же ты грустен? Что взгляд твой опустошает?» —
«Мама, ужели не видишь, как я мельчаю?
Еле на стул забираюсь, тарелки и ложки огромны,
До выключателя не дотянусь.
Вот оттого-то мой взгляд безнадежный и томный,
А в голове — неистребимая гнусь.
В старом пальто не прогуляться уже — так велико оно,
А на кровати своей скоро сам себя потеряю.
Тошно мне, матушка, в образе карлика-клоуна.
Я потерялся, не верю, не знаю, не соизмеряю».
И отвечает мне матушка-маменька:
«Ты научился бы жить, по пустякам себя не казня.
Будто не видишь, какою я стала маленькою?
Только и жду, что когда-то вдруг не приметишь меня.
Ты-то ещё ого-го, здоровенный и очень видный.
Я перешью пальто. Купим тарелок помельче. В „Детском мире“ купим кровать.
Что же, думаешь, не понимаю, как это муторно и обидно?
Только уж полно, о чём Господь не велел, толковать».