Субъективщина...
Почему-то, чаще принято говорить о толщине книги, и реже о глубине. Не о глубине мысли, не о сюжете, не о стилистических особенностях и степени таланта писателя, а именно о глубине. Глубине погружения в текст. А ведь у каждой книги она совершенно разная. И об этом важном параметре не узнать по обложке, не узнать по названию и даже по номеру в списке бестселлеров. Каждый автор погружает читателя на свой, уникальный уровень…
Поэтому и книги разных авторов читаются совершенно по-разному, с разной скоростью, в разном ритме.
Есть книги, в которых текст надвигается на тебя, как движущийся на бешеной скорости поезд — неотвратимо и страшно. И ты мчишься вместе с ним, теряя спокойствие и разум, увлекаясь за взбесившейся паровой машиной. То, конечно же, «Анна Каренина» Толстого. Читая её, забываешь поесть, поспать, забываешь, наконец, что ты — не Анна, автоматически уже оборачиваясь на это имя в толпе. Анна завладевает тобой полностью, погружает на всю глубину своих чувств, импульсов и действий. Ты уже не различаешь, где она, где ты, пока поезд кошмарным образом не лишает вас двоих жизни…
И тогда уже можно выдохнуть, отдышаться, придти в себя…
Глубина этой книги — глубина женской души, исследованная и открытая гениальным писателем.
Совсем иное дело Марсель Пруст, знакомство с которым я только начала. Он погружает в текст медленно, словно в глубокий сон, с которого и начинает своё неторопливое медитативное повествование. Пруст, исследуя впечатления и душевные порывы самого себя, словно проникает взглядом в каждую деталь окружающего его прошлое интерьера: разглядывает, пробует на вкус, передает запах и тончайший нюанс впечатления. Читать его, все равно, что шаг за шагом, сантиметр за сантиметром разглядывать великолепное произведение искусства, будь то картина или фреска. Пруст, как искусный гид, расскажет о каждой трещинке, о каждой незаметной непосвященному чёрточке или мазке, поможет углубиться в смысл и назначение каждого объекта на картине. И всё это он, жестом факира, достаёт из сокровенных глубин своей памяти и подсознания.
Такое простое и незатейливое действие, как заваривание бабушкой липового чая, он превращает в потрясающее по красоте и глубине священнодействие. В стакане оживает целая художественная феерия из видимых глазу частичек липового цвета, лепестков роз, веточек и образов, рождающихся в уме писателя, когда он воспринимает увиденное. А воспринимает он, словно новым, ещё не открытым органом чувств, на новом, ещё не изученном, но чудесным образом понятном нам языке…
Поэтому в книге, будто вязнешь, медленно погружаясь в каждый образный водоворот, в который затягивает повествование. Хотя, это даже не назовешь в полной мере повествованием — это путешествие в лабиринт, в глубь… тонко чувствующей этот мир души…
А если захочется погрузиться на всю глубину мужского желания, на помощь придет Филип Рот. Он раскрывает и показывает в мужском, и больное и мучительное, и сладостное и бесконечно приятное. И то, что все это часто смешивается, и мучает, и затрудняет жизнь. Но что такое жизнь без страстного желания?! Без головокружительной жажды обладания не просто другим существом, но и чем-то ускользающим, зыбким, странным, скрытым внутри его тела, его дыхания, пульса…
В каждой книге он словно пытается проникнуть внутрь женского естества, но получает лишь тело, которое со временем его разочаровывает, будто он не нашел, что искал. Его волнует тема ускользающего желания, такого огненного вначале и затухающего со временем. И он погружает читателя на всю глубину этого разочарования…
И, напоследок, любимый Мураками, пишущий о двадцатилетних.
Наверное, каждый человек в околодвадцатилетнем возрасте ощущает некий тихий толчок в сторону огромного мира — мол, пора взрослеть, дружище. И как страшно, как подкашиваются коленки, и не знаешь что делать, ты растерян и одинок. А если к тому же интроверт…
Всё сложно, всё впервые, всё больно…
Мураками обнимает и поддерживает, каждым словом в книге, словно говорит: ты не один, всё исправимо, кроме смерти…
С ним уютно, спокойно и так понятно, словно глядишься в зеркало. Мураками не занудствует, не читает нотаций, но неизменно открывает новые пути существования. И ты думаешь: а ведь так тоже можно. И это тоже жизнь, и она глубока…
Перебираю корешки книг на полках. Каждая, как незримый колодец разной глубины и наполненный уникального свойства водой. Какая оживит меня сегодня…