Ввиду какого баловства крыло сломала, я не знаю. Но вот теперь сидит сова, прижавшись к мокрому сараю. Вокруг летают кружева снежинок робких, самых первых, кошаро-псиная братва играет на совиных нервах. Пока враги в ночной тиши тебя не запеленговали, сиди, сова, и не шурши в снежинках, словно в покрывале. Сиди, покуда старый хрыч не побредёт тропинкой к бане, тогда тихонечко похнычь, как рупь у нищего в кармане.
Но дед, кряхтя и матерясь на тот (цензура) птичий рынок, всё ж за тобой залезет в грязь, презрев изысканность снежинок. И занесёт в свою избу, крыло больное перевяжет, пошепчет что-то, бу-бу-бу, в пипетку что-то набодяжит. Уймёт совиную беду, сведёт на нет. «Спеши, сова, в свой лес скорей, ты только гость в моей больнице», — откроет дедушка окно. Сова взлетит, как на пружинке, а там — на серое гумно снежинки падают, снежинки…