На город надвигался звездопад, и лето быстро двигалось к финалу. Прогулочные лодки по каналу шныряли. Главный лодочник, сипат, цигарку от заката прикурив, часами пересчитывал оболы. Трехмерная луна казалась полой. Шпиль колокольни превращался в риф, в чем командир небесного весла желал собственноручно убедиться. А Гриша ждал особенную птицу с глазами итальянского стекла, с манерами испанских королев, с крылом из флибустьерской парусины. Противовесом новостной трясины Григорию служил крылатый лев.

Пренебрегая рядом мелочей, Григорий совмещал — оно бывает — пустую беллетристику трамвая с архитектурой северных ночей. Но просыпался около шести дрейфующим в быту архипелагом и думал: где же эта бедолага, обязанная счастье принести.
Возможно, встречный ветер помешал, возможно, просто счастья не досталось. Возможно, для верхов такая малость его непоэтичная душа.

Упаковала летняя жара своих воспоминаний саквояжи. В какой-то день под вывеской «неважен», весьма напоминающий вчера,
хотя и завтра вряд ли удивит — из тучи цвета траурного крепа на подоконник опустилось небо, имевшее придурковатый вид.

Представилось простуженным баском, сказало: барин, счастье получите. Один баклан — мой дорогой учитель — гордился, что летаю высоко, поэтому в каком-нибудь году найду тебя. Хоть режь меня на части, любому выдаётся птица счастья. Кому — пингвин, кому и какаду, а кто-то обзавелся снегирём. Не мы решаем, кто, куда, откуда. Начальство же. Работа же. Простуда. Чего застыли? Счастье-то берём?
Тебе досталась чайка, то есть я, и если ты противник нашей связи, то, батенька, я тоже не в экстазе. Твои друзья, чай, тоже не князья.

Григорий счастье взял. И развернул. Оно манило поездом в двенадцать, прощением, возможностью признаться, овечьим сыром к терпкому вину, холодным квасом, радостным зонтом, дорогой под туманным одеялом. Дары не отвечали идеалам.
Смешная птица принесла не то.

***
Над городским пейзажем — облака, похожие на рисовую пудру. Не до конца проснувшееся утро давно грозится выбросить плакат, где вновь оно кого-то мудреней. Григорий ждёт. Теперь, возможно, зверя. Зверь счастья — замечательно. Уверен.
Гуляет в городском саду камней не то старик, не то внезапный маг.
И Лодочник сидит. Дела неплохи, находит в человечьей суматохе излишнее томление ума. Глядит на Стикс. Любуется Невой. Машины, лица. Светофоры, лица.
Что счастье — пусть лежит, не запылится.
Однажды Гриша вспомнит про него.