Русский язык не только велик и могуч, но и в ряде случаев слегка непонятен, и оттого по-забавному нелепен.

Например, меня периодически удивляет существование омонимов. Не тех, которые «клетка» как ПМЖ для попугаев — и «клетка» как в тетради или на шахматной доске. И не тех, которые «язык» — монгольский, португальский или ненецкий — и «язык», соседствующий с зубами. Проще говоря, не тех, одинаковость которых можно плюс-минус объяснить (или хотя бы притянуть за уши) функциональной, визуальной или какой-то ещё родственностью происхождения.

Взять хотя бы норку (меховую молнию с глазками-бусинками, охотящуюся на птиц, землероек и не очень проворную рыбу). Она вполне могла быть впервые замечена в экспоприированном у барсуков пентхаусе, благодаря этому и получить своё название. Этому и креативности первооткрывателей (хотя почему тогда норка — это норка, а хорёк — не норка? Или кто первый встал, того и тапки?).

Но такие омонимы, как «лук» на грядке, и «лук», выпускающий судьбоносные стрелы Иванов по обитательницам болот, вызывают некоторое недоумение (ну ладно, пусть даже листья лука похожи на стрелы — но почему тогда он не «стрелочник» или «колчанник»?). Или вот «бор». Что общего между хвойным лесом и вселяющей ужас машиной стоматолога? Или у «косы» какой-нибудь Марфы Петровны и «косы», которая эту марофопетровнинскую косу может запросто срезать?

Вполне возможно (я бы даже сказала, очень вероятно), что возникновение таких слов имеет под собой понятное и адекватное обоснование — просто пока эти логические цепочки мною не были обнаружены.

Хотя надо признаться, я не то чтобы их сильно искала, вооружившись лупой, плащом и курительной трубкой Холмса. А так, выловила несколько бродячих мыслей, растекаясь сахарным суфле под июльским солнышком.